Элеонора Августа - стр. 50
Кавалер сейчас ничего другого, кроме бед, не ждал. Будь то очередной лазутчик, так кавалеристы на коня бы его не посадили. Он и Кленк смотрели на грязного человека и ждали, пока тот спешится. Волков по лицу Кленка понял, что тот тоже ждет беды.
– Да говори уже, – нетерпеливо произнес капитан ландскнехтов, когда человек, подойдя к ним, поклонился.
– Господин, беда.
А Волков уже знал, откуда этот солдат.
– Горцы разгромили лагерь? – опередил он солдата.
– Когда я уходил, так еще не разгромили, – рассказывал солдат, – мы отбились. Они насели с двух сторон, пытались завалить восточный ров фашинами, потом подожгли их, думали стену сжечь, но мы стену потушили. А ночью я и мой товарищ вызвались охотниками идти к вам. С разных стен слезали, где он теперь – не знаю.
– За храбрость будешь вознагражден, – немедленно пообещал генерал. – Говори, сколько их?
– С востока пришло больше пяти сотен.
«Это ерунда, в лагере почти четыре сотни людей, и семь десятков из них арбалетчики».
– Это те же горцы, что с вами дрались за лагерь, – продолжал солдат. – Арбалетчики говорили, что флаги те же, офицеры те же. Но то полбеды.
– Что еще? – спросил Волков.
– Горожане, ублюдки, они тоже пришли. Не меньше трех сотен, и двести из них арбалетчики.
Волков даже не заметил, как его лицо налилось чернотой, как вытянулись губы в нитку, как сжались кулаки. Но он продолжал слушать солдата, не перебивая того и не задавая вопросов.
– Очень многих поранили – у них получилось три сотни арбалетчиков против семи десятков наших, – болты от них как ливень лились, многих наших ранило до вечера, пока мы штурм отбивали и стену тушили.
– А они много потеряли? – спрашивал Кленк.
– Им тоже досталось, – кивнул солдат. – Может, столько же, как и у нас, раненых.
Чтобы отогнать выжигающую его злость, Волков просил Фейлинга помочь снять с него шлем, стянул подшлемник и, пока Кленк расспрашивал солдата, рукой тер лицо, пытаясь притом успокоиться: все успехи, в том числе и взятие города, все было поставлено под сомнение атакой на лагерь. Капитан ландскнехтов еще что-то спрашивал и спрашивал, а солдат ему что-то отвечал и отвечал, а генерал уже знал: ему придется возвращаться к реке.
Видя состояние сеньора, Максимилиан снял с луки седла флягу и протянул ему.
– Возьмите, кавалер.
– Вино?
– Вода.
– Прекрасно. – Он стал умываться.
Ему нужно было успокоиться. Иначе снова потянется боль по всей длине левой руки, от ключицы и до самого безымянного пальца и снова будет отдаваться в груди резью. Отчего он так злился? Нет, не на врага, враг есть враг, и если ты его не нашел и ушел, оставив его у себя в тылу, так что ж тебе злиться – сам виноват. А злился Волков на горожан. Он был оскорблен их вероломством. Он с ними держался ласково, ни в чем не ущемил, несмотря на то что они вышли против него. Взял денег – так что ж, война. По-другому на войне не бывает. А они вон как поступили. Презрели ласку, вероломные.