Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту - стр. 21
Новый безжалостный мир
Елена резким движением закрывает зонтик, прежде чем войти в магазин, примыкающий к кирпичному, с широким крытым входом дому под номером 107 по Уайт-стрит, где она теперь живет. Этот магазин мало чем отличается от отцовского в Казимеже, ну разве он чуть более современный, а так – та же касса, прилавок, полки, лари. Ее дядя Бернард еще разводит овец и гордо именует себя оптиком – скажем прямо, слишком громкая рекомендация, у него продаются всего-то четыре или пять пар очков. Вообще-то продается у него все: касторка, лопаты, сита, сухари, сахар, картофель, горчичники, лошадиная мазь, сбруя, веревки, мука, гвозди, инструменты, черные мыло, очки и даже одежда – тиковые брюки, рубашки из грубого льна и широкополые шляпы, которые здесь называют “акубра”.
Елене не нравится, как одеваются здешние фермерши, их ситцевые юбки в сборку и грубые ботинки на шнуровке. Шелковые платья здесь не слишком удобны, но Елена бережно ухаживает за своими плиссированными и упорно в них наряжается каждое утро, надевая еще и туфельки на каблуках, совсем не подходящие для езды на лошади. Неужели она садится в седло? Нет, она не создана быть наездницей. Ее единственная уступка деревенской жизни – передник, который она надевает в магазине, чтобы не испортить платье.
Вот она надевает его и садится за кассу. В магазине ни одного покупателя, но Елена не умеет сидеть без дела. Она открывает учетную книгу, берет ручку и через несколько минут погружается в расчеты.
– Ты вернулась? – раздается голос из заднего помещения. – Что-то поздновато! Где прохлаждалась?
– На курсах английского, – отвечает она сухо. – С тех пор как я приехала, я каждый день хожу учиться, пора бы уже и знать. И пока не научусь говорить хорошо, буду ходить, – прибавляет она тихо и вновь погружается в расчеты.
Ей не нравится акцент, с каким говорит Бернард, раздражает его грубый голос, не говоря уж о манерах. Он жует табак, сплевывает, ковыряет в носу без малейшего стеснения. Ревекка Зильберфельд, бабушка Елены, пришла бы в негодование, увидев, как ведет себя ее сын. Грубый мужлан в нечищеных башмаках, люстриновых нарукавниках и с карандашом за ухом. Он такой же, как все эти колонисты, эти gold diggers, золотоискатели, stockmen, овчары, и бывшие каторжники, высланные из Европы. Земля здесь суровая, такая же, как люди.
В городах совсем иное дело: там люди образованные, воспитанные, хорошо одеваются. Она сразу это заметила, когда сошла с парохода в Мельбурне. Мельбурн пришелся ей по душе сразу, хотя она провела там всего каких-то полдня, пока Бернард делал покупки. А в Колерейне не до тонкостей. Здесь не люди на первом месте, а бараны – они короли. Фермеры занимаются овцами. Женщины выходят замуж за фермеров и тоже занимаются овцами. Жены рожают много детей, и те тоже будут заниматься овцами. Говорят женщины тоже об овцах, а еще о детских болезнях, жалуются на прислугу, погоду, засуху, наводнения.