Экспресс Токио-Монтана - стр. 17

Она жаловалась мне.

– Не понимаю, – говорила она. – Такой хороший ресторан. Столько народу ходит мимо. Просто не понимаю.

Я тоже не понимал и, пока ел, становился ее тенью – так же смотрел на дверь, надеясь, что посетители придут.

Она повесила на окно огромную табличку ОТКРЫТО. Но поздно – уже ничего не могло помочь. На несколько месяцев я уехал в Японию. А когда вернулся, ресторан был закрыт. Ее время кончилось – пока она смотрела на дверь, та заросла паутиной.

Я не видел ее почти два года, затем в один прекрасный день мы столкнулись на улице. Поздоровались, она спросила, как у меня дела; я ответил, что хорошо, и она сказала, что у нее тоже.

– Вы ведь знаете, я закрыла ресторан, – добавила она.

Затем отвернулась и махнула рукой вдоль улицы, туда, где в двух кварталах от нас, ломая безликость всего района, выступала вперед неоновая вывеска. Она сообщала, что ниже находится похоронное бюро «Адамс и Уайт».

– С тех пор, как закрылся ресторан, я работаю у Адамса и Уайта, – сказала женщина, голос ее звучал совсем безнадежно, и вдруг она показалась мне маленькой испуганной девочкой, которая, едва проснувшись от страшного сна, торопится пересказать его, пока видение живо настолько, что дитя не может отличить его от реальности.

Осень. Пауки в доме. Они пришли перед холодами. Они пришли на зимовку. Я не возражаю. На улице холодно. Я люблю пауков и рад им. В моей книге им самое место. Я всегда любил пауков, даже когда был маленьким. Боялся других – мальчишек, например, а пауков не боялся.

Почему?

Не знаю – потому что вот так вот. Может, в прошлой жизни я сам был пауком. А может, и нет. Кому какое дело? За окном воет ветер, а паукам в моем доме тепло. Кому они мешают? Будь я мухой, может, и задумался бы, но раз я не муха, то не о чем говорить.

…и славные пауки попрятались от ветра.

Однажды в своей жизни он понял, что близких мертвых друзей у него больше, чем живых. Впервые об этом подумав, он решил проверить, так ли это, и за полдня, словно страницы телефонного справочника, перевернул в голове тысячи людей.

Оказалось – так, и непонятно было, что ему теперь чувствовать. Сперва он загрустил. Потом грусть медленно перешла в бесчувствие, и он почувствовал себя лучше, это как не чувствовать ветра, что дует в ветреный день.

Твоя душа далеко,

Там нет ветра.

Не знаю. Но это казалось необходимым в январе 1964 года, и два человека со мной согласились. Один пожелал остаться неизвестным, значит, так тому и быть.