Экспертиза любви - стр. 11
– Это женщина была. Ее муж ножом истыкал. Из ревности. Она еще сутки после этих ранений жила. Этот ревнивец ее сам в больницу и отвез. Причиной смерти я написал острое малокровие.
– Повезло, – сказал Саша. – При больничной смерти всегда есть отчего похоронить. А в моем случае и кровопотеря-то небольшая. Резаных ран практически нет. Много колотых, но неглубоких. Хрен знает, чем были нанесены. Будто курицу чесноком хотели нафаршировать. И несколько ран – колото-резаных. Скорее всего, от ножа. Один край тупой, как от обушка, а второй острый. От лезвия.
– Ты там внимательней смотри, – зевнул Извеков. – Могут и стамеской тонкой истыкать. Тогда лучше написать «колото-рубленые». Края ран надо хорошо соединять. И если будет дефект ткани – отлично. От ножа-то не бывает. А стамеску проще искать. Менты тебе за такой вывод будут оченно благодарны. Может, даже коньячком попоят.
– Ни фига не стамеска. – У Саши эти раны будто застыли в памяти. – Я края каждой раны проверял. Соединяются почти в линейку. Все-таки это был нож. Или ножи. А вот на плече две раны маленькие – как от ножничек с разведенными браншами, типа маникюрных. Но могут быть и просто две раны рядом, как совпадение. С разнонаправленными раневыми каналами.
Со стороны дивана опять послышался храп. Саша посмотрел на Извекова, взял свою сумку и, стараясь не шуметь, направился к двери.
– Эй! – вдруг сдул с лица газету Виктор. Саша обернулся. – А парень-то был жив, когда его тыкали? Ты сказал – раны в линеечку… Может, посмертные? Тогда вообще все очень просто. Умер от ИБС, и все эти раны похерить.
– Господи, да спи ты! – Саша поморщился. – Умные все пошли… Что же я, по-твоему, прижизненную рану от посмертной не отличу? На крайний случай гистологи есть.
– Надоел ты со своими ранами. – Извеков снова закрыл лицо газетой. – Телик выключи, когда будешь уходить.
Саша выключил и прислушался. Храпа не было, но из-под газеты раздавалось недовольное сопение. Тогда Саша на цыпочках подкрался к Извекову и громко щелкнул по газете. После этого, не дожидаясь от Виктора тумака, он быстро выскочил из комнаты и поехал домой. И настроение у него почему-то стало уже не таким плохим.
С обоих краев полукруглой площади, на которой стояла Лена, вниз к реке, раздваиваясь, сбегала огромная белая лестница. К середине спуска оба пролета сходились на широкой смотровой террасе. Сверху было, конечно, не видать, но Лена знала – там, внутри террасы, пещера с колоннами, чтоб прятаться от дождя – что тебе Москва, Александровский сад, что тебе Гауди, парк Гуэль. До революции здесь фотографировались дамы с зонтиками от солнца и кавалеры с террасы рассматривали противоположный берег в бинокли. Теперь на террасе разместился холодильник с мороженым и пара стульев под зонтиком с логотипом кока-колы. С террасы к воде лестница спускалась уже единым маршем. И прямо от ее нижнего конца начинался пешеходный мост через реку. Длинный, светло-серый на четырех высоких столбах-башнях и толстых металлических тросах. Люди сверху, с балюстрады, казались на мосту игрушечными. На другой стороне реки – остров. Парк культуры и отдыха, пешеходная зона. Колесо обозрения – круглый глаз с велосипедными спицами и блестящий самолет «Ту-134», поставленный напротив моста на постамент. В глубь острова идут асфальтированные дорожки. Зимой они превращаются в лыжни. А еще дальше – медленные воды старицы, а потом опять город. Его южная часть. И над всем этим – над быстро бегущей водой, над светлым мостом, над лестницей с террасой, над начинающими желтеть круглыми кронами островных дубов – огромный монумент, памятник социалистическому реализму. Вот уже лет пятьдесят многие поколения студентов называют его «Писающий летчик». Персонаж – герой, орденоносец, действительно летчик, поставивший не один мировой рекорд в авиации и героически погибший перед самой войной в своем самолете. Но идея поставить на площади памятник человеку высотой с пятиэтажный дом, да еще в такой интересной позе – огромная рука наискосок входит в карман теплых полярных штанов, и одна нога в меховом сапоге по-балетному выставлена вперед, – эта идея под стать и результату, и прозвищу. С любой стороны площади и даже снизу, с обоих берегов этот образец монументального искусства вызывает впечатление неизменно комическое – полярник-герой пристроился справить малую нужду со своего постамента аккуратно прямо в реку. Каждый год в праздничную ночь посвящения в студенты около Летчика совершается языческий ритуал. Ровно в полночь вновь обращенные мужского пола окружают памятник и… щедро орошают разбитые по периметру постамента клумбы. Сейчас на эту традицию городские и институтские власти внимание уже не обращают, тем более что растения от этого сильно не портятся. Но перед днем посвящения из уст в уста передаются страшные рассказы о том, что в тот год, когда у власти был Андропов, тридцать или пятьдесят вновь принятых студентов были отчислены за этот акт вандализма, якобы несовместимый с высоким званием студента-медика. И это придает банальному групповому обряду атмосферу чего-то очень таинственного, желанного и запретного.