Эхо прошлого - стр. 105
Сам Уильям в споре почти не участвовал: в спертом, удушливом воздухе витало зловоние сточных вод и коровьего навоза, к тому же он почувствовал, что одна из съеденных оливок, похоже, была испорченной. Тело покрылось противным вязким потом, влажное белье навязчиво липло к коже, и Уильям с ужасом думал, что, если внутреннее расстройство внезапно устремится вниз, он может просто не успеть вовремя снять бриджи.
Он выдавил улыбку и слабо махнул рукой, показывая Адаму, что тот волен поступать, как хочет, а сам он попытает счастья чуть дальше.
Так Уильям и сделал: оставив компашку разгулявшихся молодых офицеров, он, шатаясь, побрел дальше, мимо последнего из красных фонарей. Почти с отчаянием Уильям искал укромный уголок, чтобы там проблеваться, но ничего подходящего не попадалось. В конце концов он споткнулся о какую-то ступеньку, и его тут же вырвало прямо на дверь. К ужасу Уильяма, она распахнулась, явив разъяренного хозяина дома, который не стал дожидаться объяснений, извинений или предложения компенсации, а выхватил из-за двери дубинку и погнался за Уильямом по переулку, громко и непонятно ругаясь на языке, очень похожем на немецкий.
Все эти злоключения привели к тому, что Уильям некоторое время блуждал по загонам для свиней, брел мимо лачуг и зловонных причалов, пока наконец не попал в нужный район, где и обнаружил Адама, который метался по переулку, стуча в двери и выкрикивая его, Уильяма, имя.
– Не стучи сюда! – встревоженно предупредил он, увидев, что кузен собирается штурмовать дверь вооруженного дубиной немца.
У Адама явно отлегло от сердца, когда он удивленно повернулся к Уильяму.
– Вот ты где? Все в порядке, старина?
– О да! Замечательно.
Уильям сильно побледнел и чувствовал, что весь покрыт липким холодным потом, несмотря на изнуряющую жару летней ночи, но острое недомогание прошло после того, как желудок очистился, а сам процесс возымел еще одно благотворное действие – Уильям протрезвел.
– Я думал, тебя убили или ограбили в подворотне. Я бы никогда не посмел взглянуть в глаза дяде Джону, если бы пришлось рассказать ему, что это я во всем виноват.
Они пошли по переулку обратно, к красным фонарям. Все их приятели разбрелись кто куда, но доносящийся из борделей грохот и звуки кутежа свидетельствовали, что воодушевление никуда не исчезло, а просто сменило дислокацию.
– Тебя там достойно обслужили? – спросил Адам, мотнув подбородком в сторону, откуда пришел Уильям.
– О, прекрасно. А тебя?
– Ну, вряд ли бы она удостоилась хотя бы одного абзаца в списке Харриса, но для такой дыры, как Нью-Йорк, вполне сносно, – вынес приговор Адам. Небрежно завязанный платок болтался на его шее, и Уильям заметил, что одна серебряная пуговица на мундире кузена исчезла. Сам же Адам продолжил: