Его банан - стр. 16

Тем же вечером я сидел за столиком в «Двенадцати сезонах», в вотчине белых скатертей, свечей, дорогих пиджаков и галстуков. В центре зала находился гигантский аквариум с дорогой экзотической рыбой, которая порой выглядывала из камней и шлепала губами, словно пробуя воду на вкус. Глядя на нее, я невольно подумал, может ли рыба сойти с ума. Человек, окажись он в такой коробке, спятил бы уже через неделю, если не раньше.

Вспомнилось, как Наташа назвала меня роботом. В чем-то, наверное, она права. Не то чтобы я не испытывал эмоций или желаний, как другие люди, просто я научился их подавлять. Иначе просто не выжил бы. Наверное, мы с Уильямом нашли разные способы бороться с окружающей нас действительностью. Он привык ни о чем не заботиться, а я – брать под контроль любую самую критичную и безумную ситуацию. Научился из хаоса творить порядок.

Впрочем, броню я отрастил не сразу. Жизнь здорово меня потрепала, прежде чем я научился уходить в себя. Полагаю, в этом-то и вся беда – прятать то, что тебе дорого, и потом не иметь возможности самому до этого дотянуться. Может, я увлекся и воздвиг слишком высокие стены, скрывая свою натуру, и теперь миру остался лишь ловкий делец со смазливой физиономией, на которую так охотно клюют женщины.

Даже смешно, наверное. Наташа знает меня всего два дня, а уже попала в самую точку. Я мало чем отличаюсь от робота.

Мать с отцом опоздали на десять минут. Мать, как всегда, выглядела гораздо моложе своих пятидесяти. От нее мы с Уильямом унаследовали глаза и брови, от отца – квадратный подбородок и широкие плечи. А вот рост – бог знает от кого, потому что оба наших родителя не такие уж и высокие.

Отец всегда ходил с небрежной вальяжностью, каждым шагом умудряясь выразить окружающим свое презрение: вразвалочку, но при этом с чопорно выпрямленной спиной, вечно крутя головой и с кислой ухмылкой на губах. Это было врожденное, научиться нельзя. Он смотрел на мир так, словно тот его недостоин, хотя самый достойный поступок в жизни отца – это что он произвел на свет нас с Уильямом. Он, наверное, и сам это понимал, поэтому нам приходилось терпеть ежемесячные «посиделки», на которых с меня и Уильяма потихоньку тянули деньги.

Соглашаясь на встречи, я выказывал родителям последнюю дань уважения за то, что они меня вырастили. Я с лихвой выплатил все свои долги, однако порвать отношения пока не мог. По крайней мере, на данный момент.

Мать была более скромной на вид. Хрупкой, с вечно удивленным лицом и кривой верхней губой – так и не научилась наносить помаду.