Египетские сны - стр. 29

Вернувшись в номер, я надел куртку… и открыл холодильник. Там внизу, среди купленных накануне йогуртов, дрожал от страха пушистый комочек. Здесь ему было немного теснее, чем на крыле самолета. Но это – единственное место, куда «сыщики» не сунули нос. К тому же здесь было не очень-то жарко. Я взял хухра на руки и, нежно гладя, ощутил, как он распускается на ладонях, подобно цветку. «Ну, шпащибо, – благодарил он меня, успокаиваясь. – Век не жабуду». Я сунул его за пазуху и вышел в открытый подвал, отгороженный от тротуара перилами, на которых опять возлежала красавица-кошка. Я подошел и спросил: «Извините, Мадам, не будете ли вы так любезны разрешить моему приятелю посидеть рядом с вами». Она ответила молчаливым согласием, и я, оглянувшись, нет ли «враждебного глаза», усадил хухра напротив. Кошка лениво выгнула спину, подняв лапку, зашипела, как лопнувший шар. Но, убедившись, что этот «ублюдок» ей не опасен, заняла прежнюю позу, спустив лапу и хвост. Тут я заметил, чем дольше хухрик смотрел на свою визави, тем больше они становились похожими. Но это уже меня не касалось. Я отправился завтракать. Или, как говорят англичане иметь «завтрак». Если так можно назвать эти крохи.

Засыпая накануне, мы не знали, что Лондон, показав суровость, на которую был способен (холод, ветер и даже снег с дождем), проявит к нам доброту, и все дни, оставшиеся до конца пребывания, будут солнечными.

Я не планировал здешние сны далеко и детально. Сегодня решил для начала посетить Национальную галерею. А там будет видно.

Накануне я был поглощен первой встречей с подземкой, музыкой Шуберта, предвкушением жареного цыпленка. А сегодня, спускаясь на «Паддинктон-кольцевую», с сожалением вспоминал о поразительном нераскрывшемся сне. Случаются ночи, о которых помнишь, как о подарках судьбы. Но после такой, – начинаешь думать о жизни, как о несостоявшемся сновидении.

Во мраке тоннеля далеко, далеко загорелось два «глаза». Я сел на скамью и как будто забылся. Кто-то тронул меня за рукав. «Хватит шпать, – сказал хухр, заглянув мне в глаза. – Пошмотри, што я шделаю!» На линии возник маленький, словно игрушечный, паровичок. Он изогнулся, как кошка, и вызывающе зашипел, выпуская пар на современный лондонский метропоезд, подходивший к перрону. Как ни пытался кондуктор затормозить, паровозик удара не избежал, но, когда машинист и работники станции оказались на рельсах, они не нашли и следа.

Хухр тихо скулил за скамейкой. Я взял его на руки. «Ну зачем тебе этот спектакль?!» «Ражве ты не фотел?» «Мало ли что я хотел! Нельзя понимать все буквально! Я пошутил». «Ефли футиф, фути офтововнее». Я погладил его. Нежась, хухрик мурлыкал, подобно котенку. Успокоившись, встал на ножки и захромал походкой пингвина, переваливаясь с боку на бок, прижав к телу лапки, как ласты, изредка ими, для равновесия, взмахивая. Я знаю женщину лет до тридцати двигавшуюся таким же манером. В ее неуклюжести многие находили особенный шарм.