Ее настоящая жизнь - стр. 2
Он был привлекательнее, чем она всегда представляла его, при желании его можно было даже назвать смазливым. Однако его высокий лоб и небольшой, словно срезанный, подбородок в сочетании с легко вьющимися пепельно-черными, на висках уже начинавшими седеть волосами производил демоническое впечатление.
То самое впечатление, которое позволяло этому субъекту, которого она, если использовать столь неприятный автору и выдумавшему этого типа словесный штамп, ненавидела всеми фибрами своей души, и позволило в скором будущем завоевать трепещущее сердце тридцатипятилетней вдовы, матери двенадцатилетней девочки.
Девочки, которую замерший перед ней бонвиван, литературовед и по совместительству педофил именовал светом своей жизни, огнем своих чресел. Ну, и так далее, по авторскому тексту…
Девочку, которую ему предстояло растлить и продолжать это делать на протяжении многих месяцев, точнее даже года с лишком, – и, следуя опять же словам того, кто создал и его, и девочку, которой он разбил всего лишь жизнь (разбить сердце глупышке предстояло другому чудовищу, еще более опасному и мерзкому, которое стоявший перед ней субъект потом и застрелит).
Девочку по имени Лолита.
Все эти сумбурные мысли промелькнули в увенчанной стильной шляпкой, несколько смахивавшей на суповую тарелку, головке Нины в течение долей секунды, однако она поняла, что он ждет ответа.
Не столько кондуктор, сколько он. Франт, профессор литературы и по совместительству (хотя, вероятнее, единственно и прежде всего!) растлитель малолетних. Тот самый носитель угукающе-рычащего псевдонима Г.Г., через который, опять же по словам его собственного творца и создателя Лолиты, словно через маску, горели два гипнотических глаза.
А взгляд этих темных глаз, глубоко посаженных, обрамленных густыми черными нависшими бровями идеальной формы, у Г.Г. был действительно пронизывающий. И в этот момент его глаза уставились на Нину.
Понимая, что дольше медлить нельзя, потому что это только возбудит ненужные подозрения и привлечет к ней внимание, Нина, звонко расхохотавшись, заговорила по-английски с намеренно утрированным итальянским акцентом (этого языка, насколько она помнила, Г.Г, хоть и родившийся во французской части Швейцарии, не знал).
– Ах, синьор, вы очень любезны! Да, будьте так добры! Мне в Конкорд, а вам?
Она прекрасно знала, что Г.Г. намеревался сойти в Рамздэле.
Г.Г. галантно подал ей свою столь не походившую на писательскую, короткопалую, волосатую и какую-то даже обезьянью руку (в то время как кондуктор подхватил и ее собственный чемодан, и багаж Г.Г., который вручил ему еще и свой билет), на которой тускло сверкнул пижонский перстень-печатка с перевернутой восьмеркой, символом математической бесконечности, столь подходивший к пижонскому желтому туристическому рундуку, и произнес: