Джвари - стр. 4
– Да, чудо… – отозвалась я. – Так мы и живем последний год – радуемся о Боге и благодарим.
– И сын разделяет… эти настроения?
– Разделяет… – серьезно и с некоторой поспешностью ответил сын.
Все засмеялись.
Послушник поставил перед нами кастрюлю и чистые миски.
– Суп остынет… – Отец Михаил поднялся. – Извините нас, у монахов не принято сидеть за столом с женщинами – трапеза тоже имеет мистический смысл. Пообедайте, потом мы еще поговорим.
Он остановился в дверях, касаясь притолоки ве́рхом шапки, помолчал, посмотрел внимательно на нас обоих, улыбнулся и вышел.
Отец Давид по-грузински прочел «Отче наш»:
– Мамао чвено… – первые слова, которые я запомнила на грузинском языке.
Я разлила суп – в зеленоватой водице плавали стручки фасоли, кусочки картошки и моркови.
– Это Арчил, послушник, суп варил, – пояснил отец Давид поощрительно, когда все вышли.
– Ничего, пища благословленная, – ответил Митя.
Зато очень вкусен был лаваш с зеленью, ломтиками помидоров и огурцов. Арчил открыл банку сгущенки. И после ухода отца Давида мы еще пили чай, утоляя долгую жажду и отдыхая от жары.
Свет падал через дверной проем и зарешеченное окно, выходящее в заросший травой монастырский двор. Мы огляделись. В углу застекленный шкафчик с продуктами, напротив двери – тумбочка и узкая койка. У стены сложены матрацы и одеяла, очевидно, приготовленные для будущих насельников монастыря. Три иконы над столом, литография с иконы Богоматери. Подсвечники на две свечи с оплывшим воском, большие глиняные кувшины. Все просто, строго и будто уже знакомо.
Вышли в тень под навесом террасы, опирающейся на столбы.
За чертой тени в высокой траве, как полупрозрачные светильники, нанизанные на стебель, горели желтые мальвы.
Джвари был огромен. Изломы крыши, сверкающей новым листовым железом, возносились над сосной, а купол плыл в облаках.
Изнутри храм сплошь в лесах. Под ними, в отделенной от алтаря части с жертвенником, Митя увидел фисгармонию. Открыл крышку, и сильные звуки отозвались под куполом.
– Фисгармония может стоять сто лет и не расстроиться… – Он сел спиной к жертвеннику и принялся импровизировать.
Я устроилась на досках рядом.
Полоса света падала через оконный проем, проявляя часть фрески.
Подошел Венедикт и молча опустился на корточки у стены рядом с фисгармонией. Так он и сидел неподвижно, расставив согнутые в коленях ноги, облокотившись на колени и сплетя пальцы. Выгоревшая вельветовая ряса, когда-то синяя или фиолетовая, давно потеряла цвет, из-под ворота торчали тесемки нижней рубахи. И сапоги задубели, потрескались, порыжели. Смотрел он слегка исподлобья, и темный взгляд был сосредоточен на чем-то, не относящемся к нам. Сильно лысеющая со лба голова, вмятина на переносице, как будто перебитой, черные, крупно вьющиеся волосы и мелко вьющаяся черная борода – в лице была характерность и выразительность, но выражение его не было мне понятно.