Джек/Фауст - стр. 41
– Именно так.
Фауст уныло положил подбородок на руку.
– Какое же чудо предъявить этим болванам с салом вместо мозгов, чтобы убедить их? Какое есть чудо, которое невозможно будет отрицать? – Мефистофель пожал плечами. – Мой воздушный шар… убедит ли он?
– Продавцы льна ворчат, что ты не собираешься заплатить им за полотно. Продавец олифы выражает те же сомнения. А белошвейки откладывают твои поручения в долгий ящик, пока у них есть работа, за которую они получают наличными.
– Снова деньги! Когда воздушный шар поднимется, денег будет уйма! Они польются из рук огромными пригоршнями, водопадом. И я буду осыпан богатством и славой!
Мефистофель изобразил гримасу полного неверия.
– Патронаж – далеко не самый ненадежный источник денег.
– Что же мне делать?
– Шепнуть на ушко советнику муниципалитета пару словечек, по которым он поймет, что тебе все отлично известно: «Тимоний, – скажешь ты. – День святого Мартина. На благо определенной дамы». Еще скажешь, что серьезно нуждаешься в серебре. Он поможет тебе, чем только сможет.
– О, порочный! Ты подстрекаешь меня к вымогательству!
– Как быстро ты улавливаешь суть вещей!
– Подобные советы не для меня!
– Жаль. – Мефистофель вытащил палец и с явным удовольствием начал лакать чернила длинным черным языком. – Тогда честность требует, чтобы твой воздушный шар зависел от более традиционных способов получения товаров без их оплаты.
– Они будут оплачены. Я за это ручаюсь. – Ученый снова вздохнул и осушил бокал. – Ох, эти сладостные хлопоты!… Сколько они будут продолжаться?
– Самое малое до весны. Обещаю, Фауст: придерживаясь стези правды, ты добьешься всего, чего пожелаешь. Однако за перевозку тебе придется заплатить авансом. Терпеть холод, голод и насмешки тупиц.
– Может ли такое быть? – простонал Фауст.
– Может. Ради победы тебе придется вытерпеть больше, чем когда-либо доводилось ученому.
Как и предсказывал дьявол, зима выдалась жестокая. Фауст жил бережливо, питаясь ячменем и овсянкой, пил чаще воду, чем пиво, и месяцами сидел без куска мяса. Он продал свое лучшее платье и залатал прохудившееся. Обогревал комнаты плавником и опавшими листьями.
То немногое, что Фауст получал за регулярные лекции, едва ли шло в зачет, хотя в университете он все же являлся mathematicum superior[11], профессором астрономии, и кафедру предоставил ему сам курфюрст. Это, естественно, вызывало критику, однако положение Фауста было надежным. Так он говорил себе. И все же это мучило его.
Худшим из многочисленных унижений для Фауста было то, как студенты вели себя на его вечерних лекциях, куда он зазывал всех, кто даст себе труд на них прийти. Ученики посмеивались над его странным выговором, глумились над тем, что следовало бы принимать с покорной благодарностью. Фауст бросал на них взгляды, поводил плечами, подобно большому медведю (в арктических областях жили белые медведи и примитивные, но бесстрашные люди, которые охотились на них с копьями с костяными наконечниками; он их видел), и упрямо продолжал читать лекцию, поскольку желал достичь того, чтобы из сотни, из тысячи нашелся хотя бы один студент, чьи глаза, уши и разум были открыты.