Джанлуиджи Буффон. Номер 1 - стр. 3

А тот, кто плачет на удобных сиденьях «Роллс-Ройса», уже достиг всех мыслимых пределов, и ему будет гораздо труднее выйти из кризиса, потому что он даже не знает, что ему еще улучшить. На самом деле у него нет надежды.

В тот июньский день 2004 года, в раздевалке стадиона в Гимарайнше, я вдруг ощутил невероятное счастье.

«Я вернулся», – сказал я сам себе, пока мои товарищи смотрели на мою улыбку и качали головой.

Я снова Джиджи.

Джиджи Буффон.

«Тринадцать!!!»

Вопль потряс дом в Пертегаде. Возможно, этот крик было бы слышно даже в семейном магазинчике внизу, если бы он был открыт. Но он закрыт – воскресенье, вечер. Одно из тех воскресений, когда футбол в итальянских домах начинается (и заканчивается, потому что нет дополнительного времени, а детям не рекомендуется смотреть «Спортивное воскресенье») на 90-й минуте. Зимой повсюду темно, а в Пертегаде – особенно. Это край, где зимы начинаются рано и длятся дольше, чем ожидаешь, – как дополнительное время матча.

И вот я там, дома, у дяди и тети, сумасшедших болельщиков «Ювентуса», и я счастлив, потому что держу в руках карточку футбольного тотализатора. Мне четыре или пять лет, и прошлым вечером я впервые продиктовал свои первые цифры в тотализаторе.

«У меня тринадцать», – настаиваю я. Дядя с тетей смеются. Они смеются не надо мной, но мне все равно неприятно. Они терпеливо успокаивают меня и объясняют, что в тотализаторе считается одна колонка, а не две.

В тот раз у меня не было тринадцати, но много лет спустя – а я играл в тотализатор, пока мог, каждую неделю – мне удалось собрать двенадцать, на миллион лир. Я не помню, кричал ли я, и даже не помню, где в тот момент находился. Но получил колоссальное удовлетворение. Не из-за денег, а из-за результата. Мне приносит радость сама игра, – пожалуй, самая большая моя страсть. Но это другая история, о ней потом.

Настоящий выигрыш – это моя семья: папа Адриано и мама Мария Стелла. Часто я смотрю на них – уже не глазами ребенка, но взрослого, и все равно удивляюсь. Я бы тоже хотел через тридцать лет так смотреть на женщину, которую люблю, и хотел бы, чтобы она смотрела на меня так, как моя мать на отца.

Мой папа толкал ядро, мама метала диск. Они тренировались в национальной сборной по атлетике в Формии, в Федеральном техническом Центре. Нельзя сказать, что первая их встреча отметилась большой симпатией. Папа размахивался для броска, мама проходила мимо, и он грубо крикнул ей: «Уберись!» Один бросок – и два сердца. Даже три. Сначала Гвендалина (1973), Вероника (1975), потом я, в 1978-м.