Дымовая завеса (сборник) - стр. 43
Глаза у Серого делаются влажными, потерянными, как у человека, лишившегося своих родных, но потом все проходит, и пес поднимается с земли.
При виде лежащего пса у Широкова почти всегда – вопреки желанию, невольно, – возникала мысль, что он тоже похож на Серого, так же одинок и ему бывает так же плохо… Наверное, надо снова возобновить попытки отыскать Дарью. В нынешнее компьютерное время это сделать проще, чем десять лет назад… Вдруг повезет?
Человек – существо, которому обязательно подавай улучшенное завтра, он никак не может остановиться на том, что есть сегодня и удовлетвориться этим, не-ет… Широков не был исключением из правил.
Дарью он помнил очень маленькой, какой видел ее в последний раз, такой она и сохранилась в памяти Широкова. А с поры той прошло столько времени, что… что не сосчитать, в общем. Впрочем, сосчитать, конечно, можно, да вот только не хочется.
Дарья, Даша, Дашка… Очень симпатичная была девчушка, этакая рождественская куколка – все, кто видел ее, влюблялись. Уже научилась бойко говорить, знала несколько английских слов, щебетала весело – остановить было трудно… И вот вместо жизни – немота.
В глотке при мысли о маленькой Дашке невольно появлялась горечь. То ли слезы это были, то ли тоска, превратившаяся в горький сгусток, то ли боль, что как и прошлое, никак не могла уйти из его тела…
Надо попытаться вновь найти Дарью. Пусть это будет шестая или седьмая попытка – попыткам этим он потерял счет… Если не получится, он сделает восьмую попытку, за восьмой девятую, – и так до тех пор, пока он не узнает, жива она или нет?
А если действительно осталась жива, то где находится?
Кроме поисков Дарьи Бессараб у Широкова было еще одно непроходящее беспокойство – работа. Надо было найти себе работу. Но работы не было – Широков не мог устроиться в их городе ни дворником, ни посудомойкой, ни учителем физкультуры, ни боцманом на ржавый катер, стоявший у деревянного причала, он даже бомжом не мог стать – его бы тут же прихлопнула суровая местная милиция, которую, как он слышал, собираются переименовать в полицию.
Пустая трата денег, да недовольный ропот стариков, помнивших войну и немецкую оккупацию. Кто такие полицаи, в городке их знают до сих пор, иногда обсуждают – нет-нет, да и возникают такие разговоры. Зло люди вообще помнят дольше, чем добро.
Помнят, как полицаи лютовали, как ладились под немцев, как выгребали из домов последнюю еду с питием – выпивку и продукты они ценили выше всего, – как до смерти запороли шомполами двух раненых красноармейцев – много чего было за полицаями… Не верилось, что милиционеры, родные отечественные менты будут теперь называться полицаями… За что такое унижение? Это же оскорбительно, как простые вещи не понимают там, наверху?