Дядя самых честных правил. Книга 3 - стр. 27

Над колокольней собора кружили вороны. Только теперь они каркали, тревожно и зловеще. Я шёл медленно, приказав остальным не торопиться. Здесь, рядом с синей аурой, моя «ловчая сеть» сбоила – постоянно распадалась на волокна и таяла. Мне никак не удавалось точно определить центр синей дряни. Ау! Ну где же ты, дорогуша, покажись!

Стоило свернуть за угол массивного здания, как на ступенях собора я увидел женщину. Она стояла на коленях, сложив руки перед собой и склонив голову. Молится? Её голова была укрыта платком, худые плечи под тонким платьем зябко подрагивали. Живая? Ходячая? На вид не получалось разобрать, и я потянулся к ней «ловчей сетью».

– Чёрт!

Едва приблизившись к женщине, «сеть» вспыхнула синим пламенем.

– Ёшки-матрёшки!

С трудом, разрывая по живому, я отбросил прочь остатки эфирного плетения, прежде чем пламя добралось до меня.

– Константин Платонович! – у Сумарокова перехватило дыхание. – Это она! Она!

Женщина встала и повернулась к нам лицом. Она оказалась совсем молодой, девушкой лет двадцати, не больше. Даже бледная кожа и скорбно сжатый рот не могли испортить хорошенькое личико. А стоило ей поднять на меня взгляд, как мне захотелось перекреститься. Глаза незнакомки были залиты густой синью. Но не живой, как вода или небо, а мёртвой, будто синюшные губы покойника.

– Вы пришли, – голос у неё был надтреснутый, словно больной.

– Софья?

Она страшно зыркнула на меня и сорвалась на крик:

– Не называй меня так! Не называй! Я больше не она!

– А кто же ты, – мягко спросил Сумароков, – дитя?

– Дитя? – она хищно улыбнулась. – Ты ошибаешься. Я – Чума!

Сумароков закашлялся и профессорским тоном ответил:

– Кхм, прости, дитя, но формально, оспа не является чумой.

Девушка расхохоталась, запрокинув голову. Мне всегда было любопытно, как звучит «дьявольский смех», и теперь мой интерес был удовлетворен. Скажу честно, мне крайне не понравилось.

Закончив смеяться, Софья оскалилась почерневшими зубами.

– Я Чума, первый из всадников.

– Что? – Мы с Сумароковым переглянулись. Какой ещё всадник, что за чушь?

– Дурачьё! Тупицы! Я первый всадник Апокалипсиса. – Она снова разразилась смехом, а затем нараспев, подражая священнику, произнесла: – И вот, конь белый, и на нём всадник, имеющий лук, и дан был ему венец.

– Откровение Иоанна Богослова, – шёпотом произнёс Сумароков, – глава шестая, стих второй. Да, это Чума.

Мне захотелось дать Сумарокову подзатыльник и заорать в ухо: какая чума, дядя, какое откровение? Ты что городишь, Василий?! Какой, в болото, апокалипсис? Не может этого быть!