Дворцовые интриги и политические авантюры. Записки Марии Клейнмихель - стр. 53

Большим наслаждением было для меня также общение с княгиней Бирон, урожденной княжной Мещерской. Она была чрезвычайно добра ко мне и постоянно приглашала меня к себе. Великая княгиня, супруга великого князя Константина была очень дружна с княгиней Бирон, часто с нею видалась и радовалась ее хорошему отношению ко мне.

Я была тогда вся под впечатлением обратившего на себя внимание русского романа Лажечникова «Ледяной дом», в котором описывалось соперничество двух государственных деятелей того времени – чужестранца Бирона и национального героя Волынского. Я теперь не думаю, чтобы Иоанн Эрнст Бирон был более жесток, чем его современники. Он был дитя своего времени, а это было жестокое время. Если костры священной инквизиции пылали во всех городах Испании и Италии, если после столетий культуры в Нюрнберге железная дева пробуравливала объятиями своих соотечественников, если прекрасная Франция и веселая Англия управлялись ужасными судами, мудрено ли, что Россия, отставшая на много лет, применяла кнут, семихвостку и четвертование? Но тогда я возмущалась Бироном. Я читала, как он желавших его предать украинских делегатов (посланных) велел обратить в ледяные статуи. Их обливали водой в морозную январскую ночь, пока они не обратились в ледяные глыбы. Это контраст к факелам Нерона. Я была в ужасе от этих описаний и представляла ceбе потомка Иоанна Эрнста Бирона, этого ужасного фаворита императрицы Анны Иоанновны, грубым, жестоким ребенком, и я была почти разочарована при виде маленького Бирона, этого благовоспитанного нежного мальчика в черном бархатном костюме с мягкими чертами симпатичного лица, со всей его изящной внешностью. Он был чрезвычайно привязан к своей матери, был очень хорошо воспитан и приветлив со всеми. Я не могла никак себе представить, что это – отпрыск человека, тиранизировавшего всю Россию, украинцев и жителей Дона. Я была уверена, что этот лоск был только внешним и что я скоро наткнусь на черты варвара. Весь двор великой княгини знал об этих моих предположениях, и когда я возвращалась от Биронов, меня обыкновенно встречали одними и теми же вопросами: «Ну как на этот раз с великими психологическими наблюдениями? Укусил ли кого-нибудь молодой Бирон, вставил ли кому-нибудь булавки в сиденье или выколол глаза кошке? Какую жестокость он совершил?» И каждый раз я должна была признаваться, что юный Бирон не совершал ничего противоречащего его хорошему воспитанию, и великая княгиня, очень его любившая, ставила его постоянно в пример своему сыну Вячеславу, которого его дядька, унтер-офицер, кавказец, конечно, не мог научить утонченным манерам.