Двое - стр. 3
– Конечно, ты ведь привык депутатствовать, в президиумах сидеть, а не на площади столбом стоять, – лягнул он слегка старшего. – А этому, – кивнул младший на соседский коттедж, – за что так много дали, аж на пузе повисло?
– Он воевал… Всю войну отступал, уж я-то знаю. Зато мимо наград не проскакивал, крыса начфинская, – пробормотал старик.
– Крыса!? Где крыса? – всполошился младший, навострив ухо и изготовившись к отражению нападения.
– Вот черт глухой! Я тебе про начфина толкую, а ты…
– Да задремал я нечаянно, – заскулил младший. – Ночью ты спать не даешь, все ходишь, вздыхаешь чего-то… Почему же тебе не дали столько наград? Ты ведь тоже воевал, да? Все в поселке знают, что ты – важная птица. Как выйдешь на улицу в своем коричневом кожане и в кожаной фуражке со звездой… Многие и опасаются…
– Да, я в Гражданскую воевал. У самого товарища Буденного Семена Михайловича в Первой Конной. Орден Красного Знамени заслужил, только где-то он в штабах затерялся, так и не вручили… Почетные грамоты от командования имею. Ну я тебе же показывал их, помнишь? Потом на секретной службе состоял. За границей. И не только. А в последнюю войну по призыву товарища Сталина третьего июля 1941-го вступил в свои пятьдесят четыре года в 36-й истребительный батальон в нашем же районе. Знаешь, что тут творилось тогда? Думали, не сдюжим. А как немного отогнали в декабре немцев от Москвы, так меня на прежнюю мою службу призвали – молодых на фронт отправили, вспомнили про запасников. Самая дорогая награда на той службе – если свои же не расстреляют по законам военного времени. Да и довоенного, пожалуй.
– Что же это за служба такая? – навострил уши младший.
– Да такая, что и рассказывать страшно. Я в Бога не верю. Я большевик. Всегда им был. А сейчас будто исповедаться хочу. Смерть, что ли, ко мне присматривается? Пожалела с первым-то инфарктом? А мне даже поговорить не с кем. Сыну не до меня, да и ему не могу всего рассказать. Не имею права. Жене незачем все знать – у нее свои скелеты в шкафу. А душа уже не горит – плавится. Разве что тебе, моему самому верному другу, поведать все как на духу? Ты хоть и вредный стал до невозможности и брехливый сделался к старости, но знаю – не предашь до самой смерти.
Младший согласно тряхнул кудлатой головой и прикрыл глаза, приготовившись слушать.
Исповедь старого чекиста
Старинное Зарядье
Родился я еще в прошлом веке, в 1887 году, в патриархальной семье евреев-ашкенази. Представляешь? Незадолго до этого мой отец перебрался с Украины в Москву. По высочайшему царскому указу небедным евреям – приказчикам купцов первой гильдии, знатным мастеровым, ростовщикам, людям образованным и талантливым – разрешалось покидать черту оседлости и поселяться в крупных городах и столицах. Родитель мой был искуснейшим парикмахером. Он, в отличие от других, брил так, что ни одного волоска не пропускал, не царапал кожу, придавая ей идеальную бархатистость и гладкость. А какие шедевры он создавал, делая парадные прически дамам! Его приглашали в самые богатые дома. К тому же он был человеком грамотным, обходительным и, что не менее важно, – имел приятную внешность. Один из его именитых клиентов, получив повышение по службе в известном московском ведомстве, не забыл и о своем «личном» парикмахере и добился позволения прихватить его с собой, уступив воплям супруги и заневестившихся дочерей.