Двенадцатый год - стр. 19
– Дуров! Что с вами? – окликает он товарища.
– Спаси! Спаси, папа! Я упала в море…
– Да вы бредите, что ли, Дуров?
Нет ответа. Слышится только невнятный стон. Греков встает и тихонько подходит к товарищу. Тот лежит на спине, голова закинута назад. Шевелятся только губы у сонного да грудь высоко подымается… Что за чудо! Греков себе не верит… Ему и прежде казалось, что у этого стройненького, перетянутого в рюмочку, женоподобного Дурова, при всей его тонине и жидковатости, грудь казалась очень высокою, соколиною; но теперь он положительно видел, что под чекменем вздымаются и опускаются женские груди. Форма груди совсем женская, и овал у талии, закругления к бедрам – совсем не мужские. Нет, это не Геркулес, а скорее Омфала, Венера…
Греков нагибается и тихонько дотрагивается до груди спящей и тотчас же отдергивает назад руку в величайшем смущении… «Это женщина…» Необъяснимое, смешанное чувство овладело молодым человеком – и чувство стыда, и чувство нежности, и глубокая радость… «Бедная!..»
– Дуров! А Дуров!
Он трогает спящую за плечо. Та с испугом открывает глаза и сначала никак не может прийти в себя.
– Что это? Что случилось?
– Ничего… Но вы очень стонали во сне, – я испугался за вас и разбудил, – говорил Греков, чувствуя, что он краснеет, и не смея взглянуть в глаза товарищу-девушке.
Покраснела и она; но тотчас же быстро вскочила на ноги и оправилась.
– Мне страшный сон привиделся – я тонула… – И она покраснела еще больше… Проклятая привычка!
– Да, вы очень стонали… Вы уснули слишком навзничь – это вредно… прилив крови…
– Ах, какой сон!.. Сначала мне казалось – я летаю, что я лебедь… Тут и Сатурн какой-то в виде лебедя, и вся земля под ногами, и Наполеон…
– Да это оттого, что мы все об нем говорили.
– А потом страшный океан, лодочка на нем, потом я падаю, тону… Какой тяжелый сон!.. Вероятно, я очень стонал?
– Да, очень.
– Как это глупо… Во сне человек – точно ребенок, – ничего не соображает и часто болтает вздор…
– Да. Но иногда и проговаривается – тайну выдает.
Дурова подозрительно, исподлобья взглянула на своего собеседника. Тот заметил это и постарался поправиться, все более и более убеждаясь, что перед ним женщина.
– Часто во сне произносят имя любимой особы, – сказал он.
– Так, может, и я во сне называл имя какой-нибудь барышни – да? – принужденно, видимо, насильственно смеялась Дурова.
– Нет, не барышни, а мужчины, – отвечал Греков, улыбаясь.
Дурова еще сильнее смешалась.
– А! вот как! Вероятно, имя школьного товарища, а может быть, конюха Артема? – отшучивалась она.
– Нет, вы говорили, кажется, «папа», «папа».