Двенадцать детей Парижа - стр. 84
Раньше графиня де Ла Пенотье во время репетиций старательно добивалась слаженного звучания. Но сегодня утром она играла для себя и своего ребенка. Карла закрыла глаза. Если ее сыну или дочери вообще не суждено появиться на свет, если этому малышу ничего не суждено узнать, кроме вечности, то она попытается сделать все возможное, чтобы наполнить эту вечность красотой, а не страхом. Музыка – дерево инструментов, свитые из жил струны, кожа ее пальцев – переносила ее в тот, бесконечно далекий, мир до начала времен.
Если они с ребенком умрут вместе, то соединятся в другом мире за границей времени. Итальянка подумала о муже, душа которого была почти такой же большой, как вечность, – как и всякая праведная душа, заметил бы сам Матиас. Эта душа сможет объять все, в том числе и утрату. Карла жалела, что заставит его так страдать, но знала, что ее любимый выдержит это, а потом воссоединится с ними – в этом она была уверена, потому что не могла представить себе рай, который его отвергнет. Ребенок был с ними, здесь и сейчас. Они играли втроем. Карла почему-то не сомневалась, что еще не родившийся малыш знает своего отца и через нее чувствует его присутствие.
Когда слова застряли у Мартина в горле, ее рука не дрогнула.
Когда Антуанетта опустила флейту, она и бровью не повела.
Когда Люсьен и Шарите перестали играть, она продолжила музицировать одна.
Когда во всем доме стали биться стекла, Карла не открыла глаза и не пропустила ни ноты. Она играла, передавая свою любовь ребенку, и он слушал ее.
Пусть смерть подхватит их песню, если уж так суждено.
Они умрут среди любви и музыки.
Графиня играла до тех пор, пока Алтан не вырвал виолу де гамба у нее из рук, и не открывала глаз, пока он не поднял ее и не вывел из гостиной.
Большое окно над парадной дверью, освещавшее коридор, было разбито – из рамы торчали лишь острые осколки, похожие на зубья пилы. На каменных плитках коридора среди сверкающих осколков стекла и перевернутых свечей валялись камни и свинцовые шары. У подножья лестницы парадная дверь вздрагивала от ударов снаружи, попеременно по верхней и нижней петле. Две кувалды. Дверь была прочной, но самое слабое место любой двери – это петли, которые теперь гремели и выворачивались на поскрипывающих болтах. Стекла в других окнах дома лопались с такой яростью, словно, выполнив свое предназначение, стремились освободиться от объятий рам. Среди шума, наполнившего гостиную, Карла различила странный вой, похожий на звериный, и проклятия.
Руки у Саваса были необыкновенно сильными. Его пальцы больно сжимали плечо женщины.