Две жизни. Часть 3 - стр. 37
– Это мой друг – Лёвушка. Он писатель. Вы его простите за его рассеянность. Держу пари, что он уже нарисовал ваш портрет в своём воображении, ввёл вас в какую-нибудь картину и забыл, где он и что с ним.
Бронский протянул мне обе руки, улыбаясь и говоря, что сам страдает такой же живой фантазией, часто ставящей его в неловкое положение, потому что он теряет нить разговора. Я радостно ответил на его крепкое пожатие и сказал смеясь:
– Это правда, я представил себе вас мчащимся на мехари через пустыню в бедуинском плаще и мечтал, чтобы вас так нарисовал какой-нибудь художник. Что касается вашего любезного высказывания по поводу вашей и моей фантазии, то тут мне сравнения не выдержать. Я создаю свои фантазийные образы бесплодно. Вы же превращаете их в жизнь и всему миру преподносите через себя красоту и высокое благородство. Я преклоняюсь перед вашей энергией и трудоспособностью, о которых мне рассказывали.
– Тот, подле которого вы сейчас находитесь, не мог бы назвать вас другом, если бы не видел в вас творческой силы. В ваши годы я ничего ещё не сделал, а вы уже написали прекрасный рассказ, который я читал.
Иллофиллион отправил меня за аптечкой и просил Альвера проводить меня в тот домик, где жила леди Бердран. Когда мы с Альвером, взяв аптечку, вошли в холл домика, где жили Андреева и леди Бердран, мы увидели там Иллофиллиона, Бронского и Кастанду, беседующих с Наталией Владимировной.
– Нет, дело так не пойдет на лад, Наталия Владимировна. Леди Бердран только потому и больна, что вы постоянно находитесь с нею и она не может приспособиться к вашим вибрациям. Вы похожи на холодное озеро, и к вам подходить близко могут только очень закалённые люди. Ваш способ лечения не только нельзя применять к леди Бердран, но и ухаживать вам за нею пока не следует.
Иллофиллион говорил улыбаясь, но в серьёзности его слов никто не мог сомневаться. Андреева казалась не то опечаленной, не то недоумевающей и недовольной.
– Неужели вы находите, Иллофиллион, что Ольденкотт, который считает своей обязанностью не отходить от меня чуть ли не в течение всего дня, так закалён против моих вибраций? Однако же он не болен? – сказала Андреева не очень спокойно, но, очевидно, сдерживая свой темперамент.
– О да, мистер Ольденкотт так сильно закалён своей бронёй доброты и чистоты, что никакие вибрации – даже много сильнее ваших – ему не страшны.
Бронский молча наблюдал всё происходившее вокруг. Мне было совершенно ясно, что он хотел попросить Иллофиллиона навестить его друга, но не решался, как вдруг Иллофиллион сам обратился к нему: