Две сестры. Проклятье рода - стр. 28
Однако тут же я пожалела о своей неосмотрительности. Руку вдруг пронзила острая боль, и я вскрикнула от неожиданности. Отпрянула от стола, изумленно разглядывая крошечную капельку крови, выступившую на указательном пальце. Это еще что такое? Обо что я могла уколоться?
Во второй раз я решила быть осторожнее, поэтому до предела вытащила ящик, после чего аккуратно принялась выкладывать из него бумаги. И наконец обнаружила причину моего так называемого боевого ранения – маленькую записную книжку, на обложке которой щерилась тонкими и чрезвычайно острыми иголками металлическая звезда.
– Оригинальное украшение, ничего не скажешь, – пробормотала я. Бережно взяла ее в руки и с некоторым усилием раскрыла, правда, при этом слегка испачкав кровью из пораненного пальца переплет.
На первой страничке я обнаружила подробное генеалогическое древо незнакомого мне семейства. Я начала изучать его снизу, скользя взглядом по ровным строчкам, пока не остановилась на самом верху. И тем большим было мое удивление, когда я обнаружила, что венчает родословную уже знакомое мне имя Лукас, к которому кто-то любезно приписал и фамилию – Одли.
– Не может быть! – потрясенно прошептала я себе под нос. Спустилась пальцем на ступень ниже. – Элизабет и Грегор. Их сыновья – Лукас и Оливер.
Да, совершенно верно, фамилия была дописана позже. На это указывали и более темные чернила, не успевшие выцвести от времени. Но это не умаляло того факта, что нашла я эту книжку в письменном столе, некогда принадлежащем именно Элизе Этвуд. С какой стати она вообще заинтересовалась Лукасом? Получается, они были знакомы? Но тогда, выходит, он солгал вчера, когда сказал, будто они никогда не встречались.
Я нервно забарабанила пальцами по столу. Ох, не нравится мне все это! Пожалуй, надо было все-таки сообщить хотя бы тому же Дугласу, что Лукас пробрался ночью в дом и пытался запугать меня. А сейчас мои слова вряд ли кто-нибудь примет всерьез. Как-то странно кричать о воре, когда с момента предполагаемого нападения прошло столько времени. Тем более что я разговаривала с Гердой и ни словом не обмолвилась ей о ночных злоключениях.
Тяжело вздохнув, я вернулась к изучению записной книжки. Перевернула страничку и вновь замерла – теперь уже над какой-то записью. Беда была лишь в том, что я никак не могла понять, о чем же в ней говорится. Вроде бы я улавливала смысл отдельных слов, но целые фразы превращались в какую-то тарабарщину. Очень непонятное и неприятное ощущение, стоит заметить. Когда читаешь – и вдруг осознаешь, что разучился воспринимать смысл прочитанного.