Две русских народности (сборник) - стр. 3

Обращаясь к русской истории, можно проследить, как недосказанное летописцем в его этнографическом очерке о Южной Руси само собой высказало себя в цепи обстоятельств, образовавших историческую судьбу южнорусского народа. Если первоначальный этнограф, исчисляя своих полян, древлян, улучей, волынян, хорватов, не дал им всем одного названия, отдельного от других славян русского материка, то им его дала вскоре история. Это название – «Русь», название первоначально порусско-варяжской горсти, поселившейся среди одной из ветвей южнорусского народа и поглощенной ею вскоре. Уже в XI веке название это распространилось на Волынь и на нынешнюю Галицию, тогда как не переходило еще ни на северо-восток, ни к кривичам, ни к новгородцам. Уже ослепленный Василько, исповедуясь в своих намерениях присланному к нему Василию, говорит о плане мстить ляхам за землю русскую и разрушить не Киев, но ту страну, которая впоследствии усвоила себе название Червонной Руси. В XII веке, в земле Ростовско-Суздальской, под Русью разумели вообще юго-запад нынешней России в собирательном смысле. Это название, отличное от других славянских частей, сделалось этнографическим названием южно-русского народа; мелкие подразделения, которые исчислил летописец в своем введении, исчезли или отошли на третий план, в тень; они были, как видно, не очень значительны, когда образовалось между ними соединение и выплыли наружу одни общие, единые для них признаки. Название Руси за нынешним южнорусским народом перешло и к иностранцам, и все стали называть Русью не всю федерацию славянских племен материка нынешней России, сложившуюся с прибытия варягов-руси под верховным первенством Киева и не исчезнувшую в духовном сознании даже и при самых враждебных обстоятельствах, поколебавших ее внешнюю связь, а собственно юго-запад России, населенный тем отделом славянского племени, за которым теперь усваивается название южнорусского или малороссийского. Это название так перешло с последующих времен. Когда толчок, данный вторичным вплывом литовского племени в судьбу славянских народов всей западной части русского материка, соединил их в одно политическое тело и сообщил им новое соединительное прозвище – «Литва», это прозвище стало достоянием белорусского края и белорусской народности, а южнорусская осталась с своим древним привычным названием Руси.

В XV веке различались на материке нынешней России четыре отдела восточнославянского мира: Новгород, Московия, Литва и Русь; в XVI и XVII, когда Новгород был стерт, – Московия, Литва и Русь. На востоке имя Руси принималось как принадлежность к одной общей славянской семье, разветвленной и раздробленной на части; на юго-западе это было имя ветви этой семьи. Суздалец, москвич, смолянин были русские по тем признакам, которые служили органами их соединительности вместе: по происхождению, по вере, по книжному языку и соединенной с ним образованности; киевлянин, волынец, червоннорусс были русские по своей местности, по особенностям своего народного, общественного и домашнего быта, по нравам и обычаям; каждый был русским в тех отношениях, в каких восточный славянин был не русский, но тверитянин, суздалец, москвич. Так как слитие земель было дело общее, то древнее название, употребительное в старину для обозначения всей федерации, сделалось народным и для Восточной Руси, коль скоро общие начала поглотили развитие частных: с именем Руси для них издревле соединялось общее, сравнивающее, соединительное. Когда из разных земель составилось московское государство, это государство легко назвалось русским, и народ, его составлявший, усвоил знакомое прежде ему название и от признаков общих перенес его на более местные и частные признаки. Имя русского сделалось и для севера и для востока тем же, чем с давних лет оставалось как исключительное достояние юго-западного народа, тогда последний остался как бы без названия; его местное частное имя, употреблявшееся другим народом только как общее, сделалось для последнего тем, чем прежде было для первого. У южнорусского народа как будто было похищено его прозвище. Роль должна была перемениться в обратном виде. Так как в старину Северо-Восточная Русь называлась Русью только в общем значении, в своем же частном имела собственные наименования, так теперь южнорусский народ мог назваться русским в общем смысле, но в частном, своенародном, должен был найти себе другое название. На западе, в Червонной Руси, где он стал в сопротивление с чуждыми народностями, естественно было удержать ему древнее название в частном значении, и так галицкий червоннорусс остался русским, русином, ибо имел столкновение с поляками, немцами, уграми; в его частной народности ярче всего высказывались черты, составлявшие признаки общей русской народности, являлась принадлежность его к общему русскому миру, черты такие, как вера, книжный богослужебный язык и история, напоминавшая ему о древней связи с общерусским миром. Все это предохраняло его от усилий чуженародных элементов, грозивших и грозящих стереть его. Но там, где та же народность столкнулась с северно- и восточнорусскою, там название русского, по отношению к частности, не имело смысла, ибо южноруссу не предстояло охранять тех общих признаков своего бытия, которые не разнили, а соединяли его с народом, усвоившим имя русское. Тут название русского необходимо должно быть замениться таким, которое бы означало признаки различия от Восточной Руси, а не сходства с нею. Этих народных названий являлось много, и, правду сказать, ни одного не было вполне удовлетворительного, может быть потому, что сознание своенародности не вполне выработалось. В XVII веке являлись названия: «Украина», «Малороссия», «Гетманщина», – названия эти невольно сделались теперь архаизмами, ибо ни то, ни другое, ни третье не обнимало сферы всего народа, а означало только местные и временные явления его истории. Выдуманное в последнее время название южноруссов остается пока книжным, если не навсегда останется таким, потому что даже по своему сложному виду как-то неусвоительно для обыденной народной речи, не слишком любящей сложные названия, на которых всегда почти лежит отпечаток задуманности и, отчасти, ученой вычурности. Мимоходом замечу, что из всех названий, какие были выдумываемы для нашего народа, чтоб отличить его от великорусского, более всех как-то приняло полное значение название хохла, не по своей этимологии, а по привычке, с какою усвоили его великоруссы. По крайней мере, сказавши «хохол», великорусс разумеет под этим словом действительно народный тип. Хохол для великорусса есть человек говорящий известным наречием, имеющий известные приемы домашней жизни и нравов, своеобразную народную физиономию. Странно было бы думать о возможности принятия этого насмешливого прозвища за серьезное название народа – все равно как если бы англичанин прозвище Джона Буля сделал серьезным именем своего племени. Но из всех существовавших прозвищ и названий это едва ли не более других усвоенное в смысле народной особенности. Не только великоруссы называют южноруссов хохлами, но и сами последние не редко употребляют это название, не подозревая уже в нем ничего насмешливого; впрочем, это только в восточном крае пространства, заселенного южноруссами. Неусвоиваемость его всем южнорусским народом, не менее его насмешливого происхождения, не дозволяет искать в нем приличного названия для народа.