Две повести о войне - стр. 33
И в это время до нее донесся странный звук. Он шел с той стороны, где ручей исчезал в кустах. То был стон – не стон, зов – не зов, тихий, жалобный, едва слышный. Возник и пропал. Маша, прижав сына к груди, настороженно смотрела туда, где явно находилось живое существо. Зверь? Нет, скорее человек. А, может, показалось? Стояла тишина. Предзакатная лесная тишина. Наверное, все-таки померещилось. Слава богу! Но звук повторился. Похоже было, что кто-то подавал голос: «А-а-а!» Но очень слабо, еле-еле. Будто пытался дать знать о себе, но не хватало силенок. У Маши гулко заколотилось сердце. «Господи! Что это? В такой глуши!» Опустила сына на одеяло, снова надела брюки, ботинки, парусиновую куртку, взяла ребенка на руки и, тихо ступая, пошла вдоль ручья, но чуть сторонкой, обходя густые заросли кустарника и крапивы. Метров через пятьдесят снова услышала тихое «а-а-а», но уже отчетливее. По интонации голоса кто-то определенно давал знать о себе. Явная немощь, улавливаемая в зове, придала Маше смелость. Она уже увереннее отправилась дальше, крепче прижимая к себе Мишку. А тот все улыбался, пытался ручками достать ее лицо, ее волосы, спадавшие на лоб.
То, что увидела она, заставила ее содрогнуться. Рядом с шалашом из еловых лапников, почти у самого ручья лежал на спине военный, судя по портупее, командир. В правой руке он держал солдатскую кружку. Лицо заросло густой светло-грязной щетиной. Левая нога была без штанины, но обута в сапог. Чуть выше колена чернела широкая грязная повязка. От служивого исходил сильный запах немытого тела и гноя. Он с мольбой смотрел на остановившуюся Машу. Она проворно положила сына на траву, опустилась на колени перед раненым. По петлицам узнала – старший лейтенант. Промелькнуло: «Как Вася». Комок застрял в горле.
– Что случилось? Как вы оказались здесь, в глухомани? Почему одни?
Он молчал, не отрываясь, смотрел на нее, из его глаз потекли слезы.
– Вы не можете говорить?
– Могу, – еле слышно произнес он.
Снова наступило молчание. По его лицу было видно, что он силится что-то сказать, но, видимо, ему не хватало на это сил или его мучили боли. Наконец, он едва слышно произнес:
– Я умираю… Рана… на ноге… Видать, гангрена… Гниет она… Полна червей… Не емши… много… дней… Много… Вот только вода, – он шевельнул рукой с кружкой.
Помолчал. Вытер свободной рукой глаза. Собрался с силами и продолжил:
– Воевали… Окружение… Пробивались… Рана… от большого… осколка. Бойцы тащили… моего взвода… Здесь… я приказал… пристрелить меня. Они… отказались. Приказал больше не тащить… оставить… меня здесь. У воды… Они сами… сильно… отощали… Без харча… много дней. Хотел… сам застрелиться… Духу… не хватило… Вот… теперь… умираю… как… недобитый… зверь… Прости, сестричка… что… потревожил… Услышал… голоса… детский… женщины… Людей… хотелось… увидеть напоследок, – и он закрыл глаза.