Две недели ожидания - стр. 26
Она дожидается, пока эти типы не скроются из виду, а потом осторожно спускается по ступеням к пляжу. Под подошвами кроссовок похрустывают камешки, когда Лу бредет в сторону моря, где устраивается на валуне так близко к воде, как только осмеливается. Волны вздымаются, сворачиваясь в огромные завитки белых брызг, с грохотом перекатывая черную гальку. Темно. Огни на пирсе едва освещают синевато-серую воду, а пурпурные облака образуют странные и зловещие фигуры на горизонте, похожие на огромные горы, не нанесенные на карты. Воздух влажный. Вскоре волосы Лу тоже становятся влажными, она ощущает клейкую соль на своих пальцах. Даже в куртке ей холодно, но Лу не обращает на это внимания.
Совсем другое ощущение, чем летом, когда пляж забит под завязку возбужденными ребятишками, затюканными родителями, безрассудными подростками и розовощекими пенсионерами. Раздаются звуки магнитофона и разных языков, запахи шашлыков и пикников атакуют ее ноздри. Сейчас же возникает ощущение, что она в тысяче миль от морского курорта с пошлых ретрооткрыток, трансвеститов и сомнительных встреч. Но этот Брайтон ей нравится так же, если не больше, чем его второе «я». Эти компоненты и придают месту его gravitas[11], они напоминают жителям, что не стоит слишком зарываться и важничать, поскольку в конечном счете они всего лишь люди, осевшие у кромки воды, а океан больше и мощнее, чем любой из них. Она еще глубже зарывает руки в гальку, ощущая пальцами ее прохладную твердость, вспоминает землю на могиле отца, напротив, мягкую и податливую. Она размышляет над вопросом Анны, хочет ли она детей по-настоящему? Лу не может выбросить эти мысли из головы. Умер отец, она стала свидетелем смерти мужа Карен Саймона и благодаря этому осознала хрупкость жизни, а недавняя операция заставила задуматься о том, что и она сама смертна, а еще о собственной природе, о женской сути. Сейчас, сидя на скамейке, Лу поняла, почему хочет быть матерью – ей хочется стать частью этого мира, природного цикла, чтобы ее существование на планете обрело смысл.
Рич открывает дверь в номер отеля. Кэт входит внутрь, а он следом.
– Чуть роскошнее, чем дома! – говорит он.
– Мягко сказано. – Она идет по ковру, как львица, исследующая новую территорию. Проводит пальцами по прохладному стеклу кофейного столика, гладит бархатистый диван и тяжелую шелковистую парчу штор.
– Мой коллега Джордж так часто размещает здесь клиентов, что смог выбить нам скидку, правда, на одну ночь.
Кэт снова ходит кругами по номеру. Он, наверное, раза в два больше их спальни в Лидсе. Затем она подходит к окну, открывает двустворчатую дверь и выходит на балкон. Ночь заметно теплее, чем в Йоркшире. Плотная застройка удерживает тепло, а кондиционеры на крышах соседних домов, без сомнения, вносят свою лепту. Странная перспектива: скопление дымовых труб и антенн, пожарных лестниц и задние фасады театров. Ковент-Гарден не в самой своей красе. Это напоминает Кэт статью, которую она читала в журнале, где две фотографии были размещены бок о бок. На одной стояла модель лицом: высокая, худая, элегантная, с безупречной прической и сказочно сидящей одеждой. А на другом снимке та же модель в той же одежде, только вид сзади: платье подколото кучей прищепок, чтобы подогнать по фигуре, волосы спутаны, туфли явно слишком велики и неудобны. Кэт и здесь видит механизм создания легенд, благодаря которому столица выставляет себя напоказ на уровне улицы.