Два брата - стр. 46

– Тебе нравится Пискатор?[27] – пристрастно расспрашивал Вольфганг.

– Да, и я его видела живьем. После спектакля «На дне» караулила у служебного входа «Фольксбюне»[28].

– Любишь Горького?

– Конечно! Как можно его не любить? Лучше русских никто не пишет. Горький – гений, особенно в постановке Пискатора.

Вольфганг даже терялся, когда вдруг оказывалось, что Катарина гораздо лучше подкована в новой экспрессионистской драматургии. Она специально ездила в Мюнхен на спектакль «Барабаны в ночи» по пьесе нового автора, некоего Брехта, о котором Вольфганг и не слышал.

Катарина всегда знала, кто из берлинских знаменитостей почтил визитом «Джоплин».

– Представляешь, здесь Герварт Вальден![29] – взволнованно известила она, протиснувшись в крохотную гримерку и даже не заметив, что упревшие музыканты раздеты до трусов.

– Какой Герберт? – озадачились джазмены, знать не знавшие о выдающихся фигурах авангарда.

Но Вольфганг был в курсе.

– Господи, разговаривает с Дорфом, – шепнул он, подглядывая сквозь наборную занавеску.

– Наверное, картину продает.

– Издатель «Штурма»[30] слушает мой оркестр! – воскликнул Вольфганг. – Поразительно!

– Охолонись, малыш, – раздался голос с сильным американским акцентом. – Кем бы он ни был, он жрет и срет, как все. И потом, мы не твой оркестр. Запомни: мы – коллектив.

Томас Тейлор, «дядя Том», был одним из многих американских черных музыкантов, считавших, что в плавильне послевоенного Берлина жизнь легче, а работа денежней, чем на расово сегрегационной родине. Немецкий его был хорош, только с миссисипским налетом.

– Не спорю, собрал нас ты, но сам по себе я ничейный нигер, – продолжил Том. – А кто он такой, этот чувак Вальдорф?

– Вальден, – поправил Вольфганг. – Он не салат[31], а крестный отец берлинского экспрессионизма, футуризма, дадаизма, магического реализма…

– Видать, чувак тащится от «измов».

– Портрет этого чувака написал Оскар Кокошка[32].

– Уж простите мою неотесанность, сэр! – заржал Том. – Кстати, если Оскар Кокошка – подлинное имя, я бы пожал руку его родителям.

В дверном проеме возник Курт, исполосованный шнурами наборной занавески. Его заметно качало. Катарина даже не попыталась скрыть брезгливость.

– Оркестр, жги! – заорал Курт. – Жги, жги, жги!

Он быстро напивался, затем накачивался дурью. «Раньше кокаин нюхал, теперь колется, – рассказывала Катарина. – Мерзость. Вообрази, вчера ширнулся в яйца. При мне! Дескать, особый кайф. По-моему, никакой кайф не стоит этакого свинства».

Курт ликовал.

– Клево забубенили, ребята! – Язык у него заплетался. – Обожаю… нет, это слабо… преклоняюсь… прям в душу… за живое…