Душа в чемодане. Записки бортпроводницы - стр. 47
После взлёта проходит пятнадцать минут – пора раздавать пледы, которые так мешали людям при рассадке. Но табло «пристегните ремни» не выключается. Может, командир забыл? Однако выходить в салон без этого сигнала мы не имеем права. Зато есть время приготовить всё к ужину. Проходит полчаса, а табло всё не гаснет. Старший нашей стойки звонит шефу по интерфону (внутренняя связь на самолёте), но он говорит, что тоже не в курсе, в чём дело. Вдруг по громкой связи командир объявляет, что по техническим причинам мы вынуждены вернуться в Домодедово. Так как самолёт не оснащён аварийной системой сброса топлива, мы будем примерно четыре часа кружить над Москвой и сжигать его, иначе борт слишком тяжёлый для посадки. Технические неполадки, в общем-то, очевидны, так как мы летим на небольшой высоте, хотя с момента взлёта прошло уже более получаса, по идее мы должны были уже лететь на эшелоне около 9 000 метров. Странно, что никаких подробностей не сообщили экипажу – мы понятия не имеем, насколько всё серьёзно и к чему готовиться. Нас учили совсем по-другому, в такой ситуации командир должен был проинструктировать экипаж, а уже потом сообщать о сложившейся ситуации пассажирам. Но, видимо, мне ещё многое предстоит узнать на практике.
В салоне начинается паника. Нас с коллегами разрывают на части: «Что случилось?! Мы падаем?!». Единственное, что я могу им ответить: «Нет, летим, как видите». Мы сообщаем лётчикам о ситуации в салоне, и им приходится делать дополнительное сообщение: «Всем сохранять спокойствие, ситуация под контролем. Через несколько минут вам предложат ужин».
Ужин! Волшебное слово, после которого люди забывают о возможной аварийной посадке. И мы с натянутыми улыбками катим телеги в салон, кормить пассажиров. Это их хоть как-то отвлечет. Пледы никто не просит, да и кушать многие отказываются. Зато просят выпить чего-нибудь покрепче, но сегодня у нас нет продажи алкоголя на борту. Меня удивляет, что пассажиры, которым не досталось курицы, активно возмущаются – казалось бы, какая разница?! Нам предстоит аварийная посадка, а они в еде копаются. С точки зрения члена экипажа, меня волнует только одно – будет ли эвакуация. И отвечая на неиссякаемые вопросы пассажиров вроде «А что случилось?», «Мы падаем?», «Мы теперь умрем?» чувствую превосходство. Наконец, касалетки (алюминиевый контейнер для горячего питания на борту) могут уйти на второй план и люди узнают, что бортпроводник – это не просто официант.
Конечно, не самое приятное занятие кружить над городом в ожидании аварийной посадки. Если расслабиться и есть свою курицу, то можно, пожалуй, не сильно напрягаться. Но большинство переживает. Временами появляется ощущение, что мы в коробке, из которой невозможно выбраться. Внизу три тысячи километров, и это не трамвай, чтобы сойти на следующей. Интересно, как всё пойдёт, чем закончится. Вспоминаю про себя команды эвакуации, местонахождение страховочной стропы для крепления на крыле, присматриваю быстрый проход до аварийного люка, мысленно расталкиваю обезумевших пассажиров. Моё место сегодня у крыла слева по борту. Значит, если что, эвакуировать пассажиров я буду на трап-рампу, который надувается при открытии аварийного люка, и спадает с крыла на землю. Эх, здорово, буду во всё горло кричать: «Расстегните ремни! Снимите туфли! Оставьте всё! Ко мне!». Сколько власти в этих словах. Вот тут-то можно вдоволь покомандовать, и они не имеют права не слушаться. Ух, я вас всех спасу! А может быть, понадобится и трогательная, в чём-то даже драматичная команда «Следуйте за мной!». Представляю, как они, опешившие, бегут ко мне, и я увожу их за сто метров от пылающего самолёта. Что-то я увлеклась.