Дуэль на брачном ложе - стр. 59
– Умоляю, – снова произнесла она, не по-русски выговаривая русские слова, – не волнуйтесь. Ваша дочь сейчас очнется. Пока же позвольте представиться. Я – графиня Строилова.
Елизавета рот раскрыла от изумления.
– Не может быть! – воскликнула она и тут же, краснея, извинилась: – Простите, сударыня, мою вольность, но я…
– Быть может, мы знакомы? – прервала дама. – Однако моя ужасная рассеянность… Прошу прощения тысячу раз! Ради бога, напомните ваше имя.
– Я княгиня Измайлова, – сделала неловкий реверанс Елизавета, – но моя дочь носит титул графини Строиловой.
Насурьмленные дуги бровей взлетели еще круче; черные глаза дамы недоверчиво раскрылись.
– Позвольте… – тихо проговорила она – и вдруг резкие, грубые черты ее как бы разошлись, разгладились: – Ах нет, не может быть! Неужели правду говорят, будто il n’y a pas de bonheur que dans les voies communes?![22] Вы – княгиня Елизавета Измайлова? А это несчастное дитя – ваша дочь?
Елизавета захлопала ресницами:
– Да, но каким образом…
– Дорогая Louise! – воскликнула дама, внезапно заключая ее в свои объятия и обдавая запахами духов, пудры и помады. – Ах нет, в это невозможно поверить. Встретиться с вами здесь, случайно?! Ведь я отправилась из Петербурга три дня назад, желая посетить Любавино и повидаться с вами и моею племянницей!
– Племянницей? – переспросила Елизавета. – Так вы…
– Ну конечно! – закивала графиня так энергично, что один цветок выпал из ее прически. – Конечно! Я – кузина вашего покойного свекра, Петра Строилова, прихожусь вам по мужу – ах, Валериан! Страдалец! – Она на мгновение приложила к глазам кружевной платочек. – Прихожусь вам тетушкою, ну а этому милому ребенку, – она экстатически воззрилась на Машеньку, которая в этот миг застонала и приоткрыла глаза, – троюродной grand-maman[23]. Хотя, конечно же, было бы гораздо приятнее, если бы и она называла меня просто ma tante[24]. – И графиня, округлив напомаженный рот, добродушно хохотнула, однако тут же осеклась, с тревогою, невольно тронувшей Елизавету, оборотясь к кровати.
– Матушка, – сквозь слезы проговорила Маша, – я… ох, мне дурно!
Она поперхнулась. Проворная камеристка успела выхватить из-под кровати фарфоровый ночной сосуд и пригнуть к нему голову молодой девушки, прежде чем ее снова обильно вырвало.
Елизавета покачнулась и тяжело опустилась на табурет, очень кстати оказавшийся рядом. Теперь уже нельзя, невозможно было гнать от себя смутные подозрения, промелькнувшие у нее, еще когда они с Машею выскочили из перепачканной кареты. Нет, ах нет, не может быть!..