Дуэль Агамурада с Бердымурадом - стр. 11

Договорились: если он попадет, а я промажу, то разбиваю о ближайшее дерево свою острогу и даю слово мужчины, больше никогда добывать рыбу острогой не буду. А я уже говорил, что это для меня – равносильно смерти. Ежели я попаду, а он промажет, то, не мое, конечно, дело, как он для себя тут определится, но впредь будет позволять мне добывать рыбу острогой на законных основаниях… Ежели попадем оба – значит, оба имеем право на собственную правду, и в этом случае – оставляем все как есть: я продолжаю охотиться с острогой, а он – ловить меня как злостного браконьера. Ну что же, этот вариант меня тоже устраивает… Буду учиться, одновременно вчувствоваться и в него, чтобы не дать ему себя поймать, и в рыбу, чтобы её добывать… Ну а ежели, что, вообще, невероятно, но теоретически и такое ведь может быть, мы промажем оба, то оба обязуемся впредь не иметь никакого отношения к рыбе. Я отказываюсь не только добывать её острогой, но и, вообще, как-либо удить её; а он уходит из рыбнадзоров, и тоже никаким способом удить рыбу никогда не будет… Это для нас обоих – самый худший вариант… Но если мы действительно промажем, то окажемся просто-напросто – болтунами… По крайней мере, я, если промажу, то никогда не смогу считать себя Браконьером с большой буквы… А быть просто браконьером для меня хуже, чем, вообще, им не быть…

Дальше друзья детства шли молча. Справа – Агамурад, держа острогу навису в правой руке. Шаг его был пружинистым, ровным и натренировано бесшумным. Посередине, рядом с Агамурадом, шел Сережа. Он оделся, но остался босым, чтобы продлить удовольствие от ходьбы по траве босиком. В левой руке нес сандалии, правой придерживал за ствол лежащее на плече ружьё. Слева, на расстоянии двух с половиной метров от него шел Бердымурад. Он был взволнованным. Нервно хлюпал носом и часто потирал его, сжимая большим и указательным пальцем. Друзья по обыкновению старались вчувствоваться в благодать обмелевшего осеннего водохранилища и сладко дышали густым сочным воздухом, настоянном на бесподобных озерных запахах высыхающих водорослей и начинающей преть мелеющей воды. Кружащиеся в пронзительно синем поднебесье юркие щуры, сбивающиеся по осени в огромную стаю, чтобы лететь в теплые края – заметно приспустились ниже. Их печальные, завораживающе тоскливые протяжные музыкальные крики, сделались громче и надсаднее. И как-то по истомному больно и приятно нежили души.

Неловкости от затягивающегося молчания никто не чувствовал. Каждый шел сам по себе, удерживая себя в самом себе и по обыкновению вживаясь во всеобщую благостную жизнь. И конечно же, чувствуя при этом, что всеобщая жизнь духовно роднит их. Всем было приятно ощущать это родство, хотя всего несколько минут назад они непримиримо спорили, рассказывая о дуэли, и довели себя в споре чуть не до бешенства. И когда первым заговорил Агамурад, он не нарушил установившегося между ними душевного лада. К тому же его картавый голос прозвучал как-то по-особенному тихо и музыкально доверчиво. Словно какой-то дополнительный музыкальный инструмент гармонично вклинился в завораживающую музыку оркестра, которую творили кружащиеся в поднебесье печальные щуры. И это произошло так потому, что журчащий голос Агамурада зазвучал как его внутренний голос. Словно он, Агамурад, незаметно для себя заговорил сам с собою и стал высказывать вслух свои заветные, глубоко интимные мысли.