Другой барабанщик - стр. 6
Дьюитт и все прочие стояли и ждали на берегу, но сначала команда спустилась в трюм и, пощелкивая плетками, вывела оттуда длинную вереницу негров. У женщин груди свисали до пупка, кое-кто нес на руках черных младенцев. А у мужчин лица были такие кислые, точно они лимонов наелись. Большинство рабов были совершенно голые и стояли на палубе, моргая и жмурясь, потому как они долгое время не видели солнца. Аукционист со своим негром стал прохаживаться вдоль ряда взад-вперед, как всегда, осматривал зубы, щупал мускулы, можно сказать, оценивал товар. Потом аукционист сказал:
– Ну что ж, давайте сюда вашего смутьяна!
– Нет, сэр! – рявкнул капитан.
– Это еще почему?
– Я же вам сказал. Не хочу выводить его, пока все эти черномазые остаются на корабле.
– Ну, ясно, – сказал аукционист, но при этом его лицо оставалось равнодушным. Как и у его негра.
Капитан потрогал сияющую темно-синюю рану на лбу.
– Вы разве не понимаете? Он – их вожак. Стоит ему хоть слово сказать, у нас хлопот будет побольше, чем у Господа молитв. С меня и так довольно! – И он снова тронул свою рану.
Матросы тычками заставили негров спуститься по сходням на берег, и собравшиеся на причале люди расступились, молча глядя на бредущих невольников. Эти черномазые даже пахли гневом, поскольку плыли в трюме, сбившись, как селедки в бочке, стиснутые, подобно младенцу в люльке. Они были грязные и злобные, готовые чуть что учинить драку. Потом капитан отправил нескольких матросов вниз, позволив прихватить ружья, чтобы им там не скучно было. А остальные члены команды, человек двадцать или тридцать, остались на палубе и беспокойно переминались с ноги на ногу. А люди на причале сразу уяснили, в чем дело: матросов одолел страх. Это было видно по их глазам. Взрослые мужики робели перед тем, кто сидел в трюме на цепи.
Да капитан и сам выглядел испуганным, все трогал свою рану и вздыхал. Он сказал своему помощнику:
– Думаю, тебе стоит туда пойти и привести его.
Потом добавил, обращаясь к двадцати или тридцати матросам, стоявшим рядом:
– И вы с ним – все! Может, справитесь там.
Народ затаил дыхание, точно дети на цирковом представлении в предвкушении сальто акробата на проволоке, потому как даже глухая и слепая старуха в толпе на причале догадывалась, что в трюме есть нечто, что сейчас предстанет перед глазами публики. Все затихли, и слышался лишь плеск волн, бьющих в борт корабля, да топот ног матросов, в тяжелых башмаках сбегающих в трюм и не торопящихся сообщить сидящему там, что его желают видеть на палубе.
А потом из самых недр корабля, откуда-то из мрачных глубин донесся рык, и был он громче, чем рев загнанного медведя или рев двух медведей в момент совокупления. Он был таким громким, что содрогнулись корабельные борта. И все поняли, что его издает одна глотка, так как не было слышно никаких других звуков – только этот одинокий рык. И затем, прямо у них на глазах, в борту корабля, чуть повыше ватерлинии, образовалась зияющая дыра, и во все стороны полетели щепки, точно веер брызг от камушков, брошенных в пруд мальчишкой. Потом послышались глухие звуки борьбы и вопли, и через несколько мгновений на палубе показался матрос с кровоточащей головой.