Другие барабаны - стр. 26
Что сказала бы тетка, будь она здесь, со мной?
Косточка, как тебя ужасно подстригли.
Что сказала бы моя мать, если бы чиновник из эмиграционной службы написал ей, а не тебе?
Смотри, не сиди там на бетонной скамье.
Что сказала бы сестрица Агне, приди она меня навестить?
Я всегда говорила, что однажды ты доиграешься.
Что сказала бы бабушка Йоле, будь она жива?
Милый, молись Деве Марии и святому Иуде Фаддею, заступнику в безнадежных делах.
И что скажешь ты, Хани, прочитав этот файл, если он однажды до тебя доберется?
Ну и муженек мне достался, куррат, куррат.
• • •
– Оуэн, – сказал Артур, – останови своих воронов.
– Делай ход, государь, – ответил Оуэн.
На теткины похороны я не пошел, отсиделся в кафе возле крематория, вернее, в местной cantina с замусоренным полом, где хозяйка была такой же пожеванной и тусклой, как цветы, что продают у кладбищенских ворот по второму, а то и по третьему разу Не помню, сколько я выпил там, то и дело поднимая указательный палец, но помню запах хозяйкиного платья, подпоясанного шнурком и похожего на рясу францисканца. Она наклонялась так низко, когда ставила передо мной очередную рюмку, что я учуял сирень и проникся к хозяйке добрыми чувствами – так пахла благочестивая Марта из приморского поселка Видмантай. Так пахнет старость, сказал я себе, хотя хозяйке кантины на вид было не больше тридцати пяти. Если уж на то пошло, она была не старше тетки, которая умерла молодой, оледенела и лежала теперь в crematorio под взглядами не слишком огорченных ее смертью людей.
Тетка звала меня Косточка. Матери это не нравилось, довольно того, говорила она, что его отец был не пойми кто, с виду честная шляхта, а с изнанки побрадский бродяга. Довольно того, что у нас не семья, а польско-иудейско-литовский клубок с воткнутой в сердцевину русской спицей, говорила она, ни к чему ребенку прозвище, у него есть достойное имя, записанное на золоченой ленточке из костела Святой Анны.
Имя, которое дала мне тетка, было связано со множеством приятных вещей: каштанами, жженой костью, абрикосовым ядрышком, и – с бабушкой Йоле, потому что она называла так пластинки в своем корсаже. Еще у нее были коричневые эбонитовые косточки, они глухо щелкали друг о друга, когда она получала пенсию и бралась за счеты. Что еще? Ах да, перемывать косточки – за этим к ней приходили подруги, много подруг. Когда хоронили бабушку, я позвонил им по списку, найденному в записной книжке, но никто даже цветов не прислал. Мать тогда сказала, что к бабушке ходили из-за хорошего кофе с ликерами и что все они жадные одинокие старухи. Я думаю, что дело в другом: им просто не хотелось лишний раз видеть Антокольское кладбище.