Другая жизнь - стр. 26
Иногда к ней заходил по случаю участковый мент Юра, приносил всё жидкое и вкусное с собой, угощал. А потом, после того как грубо и по-быстрому тревожил оставшуюся бабью жизнь тёти Светы, подходил к окошку и вытирал свою удовлетворённую хреновину прямо о цветастые занавески. Мы с Альфом лежали у батареи, делая вид, что спим, и не мешали ему хамить, даже когда он как-то недобро поглядывал в нашу сторону. Условный мент был, даже условно-досрочный!
– Выкинула бы ты этих своих собачуг поганых! Откормила два лба здоровых, того и гляди саму сожрут скоро, – говорил обычно Юра и грозно пыхтел, напрягаясь всем своим грузным телом на тёте Свете.
– Ты моих собачек не трогай, люблю я их! – выдыхала из-под него тётя Света.
– Ой, да знаю я как ты любишь…
– Ну не тебя ж мне любить, ирода такого… Ай, больно мне…
А тетя Света продолжала после его ухода свою обычную песню про другую жизнь, почти уже засыпая и плача: – Ой, мамочки-палочки, одни вы у меня, пёсики мои верные, одни вы у меня людьми остались. Одни вы меня любите, нету ж больше никого у меня, ой нетути совсем! Ой, мамочки-палочки, не подшили Свете тапочки…
В такие дни тётя Света долго смотрела телевизор и засыпала, не выключив его. И тогда телевизор начинал смотреть я, мешая спать Альфу, который не понимал, почему я так долго таращусь в ту сторону своими голубыми глазами. Телевизор был старый и работал от антенны, которую нужно было часто поправлять. Для этого тётя Света забиралась по крутой металлической лестнице, прикрученной к кирпичной стене, на крышу сторожки. Высота лестницы была метров семь, потому что над сторожкой был ещё деревянный чердак с заколоченным входом. Я представлял, насколько трудно было тёте Свете с её габаритами подниматься наверх и потом спускаться вниз, но помочь ничем не мог. Я был собакой.
На самом деле зимой всем было очень холодно и страшно. Зимой всегда трудно. Иногда за дверью, то есть за бортом практически была межзвёздная температура – 31С, которая вместе с ветром и влажностью ощущалась как – 100С. А дворовым собакам ещё и беззащитно было. Их мнимая независимость определялась лишь тем, что вечно спешащие куда-то городские люди стыдливо прятали свои наружные глаза от голодного несчастья, которое приключилось с замерзавшими надолго или навсегда уличными собаками. Но у многих людей внутренние глаза лишь запечатлевали в памяти каким-то смартфоновским стоп-кадром или тик-токовским минутным фильмом этих шерстяных нелегалов городской жизни:
– Мама, а давай возьмём собачку домой!
– Нет, Анечка, мы не можем.