Другая женщина - стр. 52
– Нельзя так растворяться в человеке! Ты же отдельная самостоятельная личность!
После смерти Германа Валерьяновича Лёке пришлось по кусочкам восстанавливать эту отдельную и самостоятельную личность. До сих пор ей иногда снилось то страшное утро, когда она, привычно потянувшись поцеловать еще спящего мужа, ощутила губами его почти остывшую плоть. Лёка дико закричала, шарахнулась, упала на пол и как была – в длинной ночной рубашке с оборочками и кружевцами – кинулась на лестничную площадку и билась там о закрытые двери соседских квартир, пока вышедшая на шум Роза Михайловна не увела ее к себе. Увела, напоила валерьянкой, вызвала «Скорую», которая и констатировала смерть. Лёке вкололи что-то покрепче валерьянки, но она так и не пришла в себя к похоронам, о которых пришлось хлопотать Розе Михайловне. Лёка часами сидела в оцепенении на чужом диване, держа на руках беременную кошку Грету – никакого Чарлика тогда еще не существовало. Грета была кошка чопорная и высокомерная – дворянской породы, как говорила ее хозяйка, подобравшая полосатый орущий комочек у помойных баков. Кошка не сильно любила всякие обнимашки, но почему-то терпела судорожные объятия Лёки.
Это слово придумала мама, которая баловала дочек потихоньку от строгого отца, особенно вечно хныкающую Лёку, – распахивала руки и говорила: «А ну-ка – обнимашки!» И девочка изо всех сил стискивала мамины ноги, утыкаясь в ее теплый и мягкий живот. Мама, которая была так нужна младшей дочери, на похороны прилететь не смогла, так же как и мучающаяся от токсикоза Каля – ее второй младенец был уже на подходе. Приехал только отец, который непривычно бережно обращался с Лёкой, остро напоминая Германа Валерьяновича, который больше никогда… никогда…
Никогда.
Родители настаивали, чтобы Лёка приехала к ним, но у нее не было загранпаспорта. И сил никаких не было, ни душевных, ни физических. Две недели она вообще не выходила из квартиры. Ничего не делала, просто сидела на кухне – в комнаты заходить не могла. И спала там же на диванчике – тоже сидя и обнявши маленькую подушку с вышитыми крестиком цветочками, под неумолчное бормотание маленького телевизора с вечно отваливающейся комнатной антенной. Вдруг материализовались все страхи, терзавшие некогда Германа Валерьяновича, – они таились в темноте подъездов, поджидали Лёку в проходных дворах и переулках, ездили с ней в лифтах и поздних троллейбусах, оживали в телефонных и дверных звонках.
Спасла ее кошка. Дочка Греты – маленькая рыжая Пеппи с белым чулочком на левой задней лапке, шкодливая, забавная и ласковая, которая очень быстро научилась обнимать Лёку за шею мягкими лапками: обнимашки! Кошка постепенно прогнала все фобии и страхи, и Лёка потихоньку выбралась из одолевавших ее болячек, а ведь за три года брака она ни разу ничем не болела. И болячки-то были все какие-то дурацкие: ну ладно грипп или ангина, не привыкать, а то вдруг упала в ванной, вешая белье. Хорошо, ногу не сломала, отделалась ушибом. Потом чуть не задохнулась, подавившись сухариком, – продышалась, но горло оцарапала так, что кашляла еще чуть не месяц. Наконец, она как-то выправилась и укрепилась духом, похоронила свекровь, за которой приходилось ухаживать, выслушивая бесконечные обвинения и упреки, порой совершенно фантасмагорические; получила паспорт и съездила на две недели к родным в Израиль – хотела пробыть три, но ужасно соскучилась по Пеппи.