Другая Вера - стр. 15
Это был морок, сумасшествие. Пару раз он чуть не попал под машину, не услышав резкого, протяжного гудка.
А цыганская ведьма издевалась: пущу – не пущу, приходи – не приходи. Бывало, что и дверь не открывала, мариновала парня, доводила до ручки, все про него понимая: первая женщина, абсолютное, форменное помешательство.
А он, дурак, решил, что выход есть один – жениться. Если Инга будет его законной женой, то куда она денется? И каждая ночь будет его.
Услышав предложение руки и сердца, Инга остолбенела – кажется, так на нее еще никто не западал. Что там говорить, с потенциальными женихами было не очень – кавалеров полно, любовников море, а вот замуж никто не звал.
Поехала к тетке-цыганке, сестре по отцу. Та жила в Перловке и слыла отменной гадалкой и этим промыслом кормила огромную, человек в двадцать, семью.
Тетка, перекинув помятый, изжеванный бычок «Беломора» из одного угла узкого сморщенного рта в другой, усмехнулась:
– А иди, девка! Ничего не теряешь. Как положено не вышла, иди хоть так. Хоть будет чем отмазаться – была замужем, вроде как приличная.
Инга растерялась – не ждала такого. Тетка между тем продолжила:
– А парня тебе не жалко? Вроде ни в чем не виноват. Загубишь ты его. Смотри, грех-то большой.
– Да плевать. – Инга беспечно махнула рукой. – Какое мне дело? Сам в петлю лезет, его воля.
– И то верно, – согласилась старуха. – Иди вон поешь на кухню. Девки обед только сварили.
Пошла. На огромной жаркой кухне толпилась куча народу – громкие, шумные, кто орет, кто смеется, кто плачет, кто ссорится. Родня по отцу. Отец умер, когда Инге было два года, и русская мать тут же ушла от цыган. Пока мать была жива, они жили вдвоем в комнате на самом краю Москвы, у Кольцевой. Мать работала в жэке диспетчером, отсюда и комната. Навещали цыганскую родню в Перловке редко, раза два в год. Обычаев Инга почти не знала, и жизнь родственников была ей непонятна. Она в их доме всегда терялась – языка почти не понимала, и дети, ее многочисленные сестры и братья, только над ней насмехались. Но цыгане им с матерью не давали пропасть – и деньгами помогали, и продуктами, такой обычай. Странный это был народ, странный. Шумный, крикливый, горластый.
И хоть Инга своей у цыган никогда не была, но кровь цыганская в ней бурлила, и иногда ее тянуло в Перловку. Зачем, почему – объяснить не могла. А как съездит – так еще сто лет не надо. Уставала там быстро, голова начинала трещать.
В Перловке ходили с матерью к отцу на кладбище. На могиле стоял высокий деревянный крест с простой надписью «Василий Яковлев, прожил двадцать два года».