Дрожь - стр. 6
На следующий день крестьянин из Самшице обнаружил священника, лежавшего на животе в луже крови и дождя. Он опознал его по сутане – по-другому было невозможно.
Позднее говорили, что тот навлек на себя гнев какой-то проповедью, но все в деревне знали: чтобы умереть в красной луже, не требовалось никаких поводов. Особенно если курок спускал Пихлер.
Лето было сухое, а урожай приличный. В следующие шесть месяцев Янек убил еще двух свиней, последнюю прямо перед рождением ребенка. Роды приняла Хедвиг, старшая дочь Фрау Эберль.
Мальчик был маленький и весил немного. Взгляд такой, будто ему немедленно хотелось напроказничать. Мягкие светлые волосы липли к голове. Его назвали Казимеж.
– Кажу, Кажу[2]! – ходила вокруг него Фрау Эберль. – Mein lieber Junge![3]
Она забрасывала его подарками, водила на прогулки. Прижимала к себе, хотя ему это и не нравилось. Разрешала Иренке работать меньше, чем прежде.
Летели месяцы, а у Янека не было времени скучать по матери, отцу и сестрам. Они с Иркой периодически высылали подписанные фотографии, надеясь, что в той далекой стране, куда их забрали, есть еще кто-то, кто сможет посмотреть эти снимки.
Не успели оглянуться, как Казю встал с четверенек и начал произносить первые слова. Папа, Mutti, кукла, Hund.
Порой Ирена входила в комнату Фрау Эберль и хватала ее за руку.
– Ich zeige Ihnen etwas[4].
Вела ее во двор, где Казю играл с шиной или рисовал на земле зигзаги.
– Скажи тете, что ты выучил, – наклонялась к нему.
Мальчик поднимал глаза, напрягался и говорил медленно, с усилием:
– Tan-te!
– Po-len!
– Hit-rrrerrr![5]
Фрау Эберль складывала руки под подбородком и брала его на руки, а затем поднимала высоко над головой.
– Mein lieber Junge!
Через некоторое время Иренка забеременела второй раз. Когда в ее теле начинался новый человек, закончилась война. Фрау Эберль ходила по дому, качая головой и бормоча себе под нос слова, которых никто из них не понимал. Узнав, что ее переселяют назад в Германию, она напилась впервые с тех пор, как ее нога ступила на чужую землю, а потом впервые на этой чужой земле блевала. Ирена в это время сидела с девочками, все четверо плакали, каждая в своем кресле.
Янек пошел к Паливоде и сказал, что боится.
– Да все мы боимся! – У Паливоды были седые бакенбарды и голова лысая, как яйцо. Он хромал на одну ногу. Был глуховат и поэтому не говорил, а кричал.
Они сели на ступеньки и закурили. Мирка Паливода принесла бутылку самогонки и разлила по стаканам. Грязный мальчик и еще более грязная девочка стреляли из лука по яблоку, висевшему на веревке, и все время промахивались.