Драма снежной ночи. Роман-расследование о судьбе и уголовном деле Сухово-Кобылина - стр. 19
«Любезный Александр. Сделай одолжение, заезжай ко мне. Мне нужно с тобой переговорить о том, где заказать горностаевую пелеринку для твоей сестры Лизы. Я ничего не могу сделать, не видав тебя. Прощай, до свидания. Искренне жму тебе руки. Луиза».
Александр Васильевич, разумеется, понимал, что дело вовсе не в пелеринках, и иногда проявлял снисхождение:
«Любезный друг, я посылаю за твоими вещами и за твоей особой, всё готово, и мы поедем ко мне. Приезжай, я жду тебя пить чай».
В записках Сухово-Кобылина Луизе были особые, как это обычно водится у любовников, только им понятные выражения, своего рода иносказания, вроде этого «пить чай». Потом, когда следователи Мясницкой части, сенаторы, обер- и генерал-прокурор начнут подробно изучать его любовную переписку, приобщенную к делу, одно из таких выражений, а именно – «пронзить кастильским кинжалом», будет понято ими буквально и выдвинуто в качестве очень серьезной улики против Сухово-Кобылина.
На допросах многие свидетели говорили о Луизе, что она была «нрава пылкого и нетерпеливого».
Пылкий и нетерпеливый нрав француженки жестоко сказывался на ее прислуге. «Мадемуазель Симон, – вспоминает Александр Рембелинский, сосед Сухово-Кобылина по имению в Тульской губернии, – подобно многим иностранкам и иностранцам, приезжавшим в Россию, обращалась крайне придирчиво и сурово с прислугой, отданною в ее распоряжение Кобылиным».
Луиза просто-напросто обходилась с горничными, поварами, рассыльными и кучерами, как с рабами, и, по примеру барина, била крепостных.
– Я отошла от нее по строгому и строптивому ее характеру, – рассказывала на допросе Василиса Егорова. – Злоба ее происходила оттого, что она по-русски говорила невразумительно и разговора ее я не понимала, не могла потрафить ей в исполнении приказаний, за что она выходила из себя, бивала.
– Она за всякую безделицу взыскивала, – жаловалась следователям Аграфена Кашкина, – и даже бивала из своих рук.
– Деманш была вспыльчивого характера, взыскательна, била почем зря, – вторила им Пелагея Алексеева.
Крепостная девушка Настасья Никифорова даже подавала жалобу на Симон-Деманш военному генерал-губернатору Москвы. Луиза жестоко избила ее половой щеткой за то, что при возвращении домой нашла ее спящей с зажженной свечой. Закревский потребовал от Симон-Деманш расписку, что она «на будущее время с находящимися у нее в услужении людьми будет обращаться, как следует».
Прожив восемь лет в России, Луиза так и не изучила ни ее языка, ни ее нравов и не могла понять: то, что пристало барину, «отцу родному», которого крестьяне, несмотря на всю его жестокость и крутой нрав, всё же любили, – «строгий был, но милостивый, крестьян уважал», вспоминали они, – не дозволяется и не прощается ей, приезжей иностранке, присвоившей себе в обращении с ними власть и манеры дедов и прадедов «русского боярина».