Драма 11 - стр. 8

В зеркале заднего вида, помимо Ваниных пристальных взглядов, я обнаружил и свое отражение. Бледное выбритое лицо со впалыми щеками, светло-серые грустные глаза, едва алые губы и тонкие ухоженные брови. Нос мой был больше среднестатистического, лоб свободен от морщин, шея была тонкой и длинной, а темные короткие волосы поблескивали, аккуратно уложенные специальным средством. Попахивало истинным дворянином, которого волею судьбы занесло в жуткую крестьянскую клоаку. В свои двадцать три я выглядел на тридцать два, но это ли не преимущество для мужчины, не привыкшего подавлять свои сексуальные слабости? Я носил костюмы исключительно частного покрова, духи заказывал в Париже, обувь – в Риме, сигары – на Кубе, там же – ром и иногда кубинок для эксклюзивных оргий, которые мы часто устраивали с моим другом Гариком. Ах да, дорогой читатель, наверное, стоит разъяснить происхождение моего состояния, ибо я свойственный мне образ жизни давно принимаю за норму, но вот человек сторонний и далекий от подобных феерий безумия может задаться соответствующим вопросом. Что ж, по порядку. Я родился в тысяча девятьсот девяносто пятом году, а за три года до этого батя мой в одночасье из какого-то третьесортного отставного функционера превратился во владельца нескольких заводов в Сибири. Золото, металлургия, газ. Эти три слова навсегда определили мою дальнейшую судьбу. Как человек партийный, пускай и низкого разряда, папка мой водил дружбу с разными высокопоставленными личностями, и один из его давних приятелей, чекист с весьма сомнительной репутацией, предложил ему провернуть операцию по почти легальному захвату этих самых сибирских заводов. Операция была завершена с успехом по образу и подобию прочих схожих делишек, благодаря которым весьма недалекие, но наглые и удачливые советские бездарности взлетели до невиданных ранее высот. В подробности тогдашних дел я не вдавался, но именно с тех пор на голову нашу посыпались купюры самых разных номиналов. Став богачом, папка бросил свою первую жену – советского покроя тетку с животом как у Будды и характером как у Цербера, и женился на двадцатилетней модели каких-то древних польских кровей. Обедневшие пращуры ее были графами Речи Посполитой, так что фамилия моего отца, взявшего графиню в жены, была официально внесена в реестр дворянских родов и мы даже получили свой герб. Эта польская модель родила меня. Единственное, за что я мог бы сказать ей спасибо, так это за греческий профиль, который не раз помог мне затащить на постельные баталии таких нимф, о которых не мечтал и сам Зевс. Ну, и за герб тоже спасибо. Воспитанием моим модель не занималась, блядуя сутки напролет, пока батя шатался по своим заводам на северах и решал вопросы с местными пацанами. Мать в это время активно покоряла город на Неве, куда ее папка перевез из захолустного Вроцлава. Умерла она от передоза, когда мне было девять. Классика жанра. Папаша был настолько занят, что приехал в Питер только через неделю после похорон. А на следующий день, подписав какие-то бумаги, снова уехал. Бумаги те определили мою дальнейшую судьбу, и меня вместе с нянькой отправили в Париж. Там я учился в частной школе, потом поступил в Сорбонну и окончил сей университет с отличием. Правда, пару раз приходилось прилетать лично папке, чтобы меня не вышибли за траву сначала на третьем, а потом и на пятом курсе за кокаин. Батя все понимал, спасибо мамке, которая натренировала его в делах наркоманских. В такие моменты, когда после всех моих похождений мы оставались наедине, он не ругал меня, не бил, не читал нотаций, как это обычно делали родители провинившихся чад. Он смотрел на меня какое-то время то ли с отвращением, то ли пытаясь выдавить из себя хоть что-то, а потом просто разворачивался и уходил. Молча. Оставляя после этих встреч лишь неприятные послевкусия надуманной родительской заботы. Оценки у меня были высокие, учиться было легко, но скучно. Лишь яркие лучики света в виде адских гулянок, на которые я спускал десятки тысяч папиных евро, спасали меня от депрессии. За время учебы я перечитал сотни томов по истории, философии, биологии, праву, еще сотни романов и психологических трудов всяких разных гениев двадцатого века. Чтение я любил почти так же сильно, как гулянки, и жизнь моя в те времена вальсировала между двумя этими страстными увлечениями.