Дракула. Повести о вампирах (сборник) - стр. 12
Все, что делает в романе Ван Хелсинг и чему учит своих помощников, схоже не с творчеством, не с искусством, не с магией (разве что с магией «рабочей», которой надо годами учиться и сдавать экзамены, как в «Гарри Поттере»). Он хлопочет о билетах и об оружии, пускает в ход медицинские средства – переливание крови и гипноз – и магические средства, но те, которые он прилежно вычитал из книг, и применяет их опять же с профессиональной, ремесленной сосредоточенностью. Это усердие доходит до кощунства – или комичности, – когда, превратив в комок теста священную облатку, Ван Хелсинг промазывает щели мавзолея, чтобы помешать Люси вернуться в могилу. Но – так он работает, не полагаясь на голос свыше и вдохновение, полагаясь на дело своих рук, на свою добросовестность. Так работали в своем писательском ремесле Брэм Стокер и его учитель Ле Фаню, и в самой ремесленности их работы есть нечто успокоительное. Читатель любит страшное чтиво, писатель честно трудится для удовольствия читателя – добротные отношения, в которых вампирам делать нечего… разве что понадобятся в качестве персонажей.
Ремесло не всегда спасает. Вопреки всем усилиям, медицинским и магическим, Люси умерла, и новые беды надвигаются на Ван Хелсинга и его товарищей. В час поражения и отчаяния спасает третий якорь – «король-смех», которому воздает хвалу Ван Хелсинг в столь неуместной речи по пути с кладбища. Смеется он над пафосными словами Артура, безутешного жениха Люси: хотя смерть Люси воспрепятствовала их браку, Артур все же чувствует, что таинство свершилось, ибо он отдавал Люси свою кровь и таким образом породнился с ней. Ван Хелсинг смеется – не в лицо Артуру, разумеется, за его спиной, щадя чувства юноши – ведь Ван Хелсинг-то знает (и мы знаем), что кровь Люси отдавали все четверо: по такой логике и отвергнутые Люси воздыхатели, и старик Хелсинг стали ее мужьями. Есть в словах Артура ирония и пострашнее, о которой в тот момент Хелсинг не говорит, – настоящим ее «мужем по крови» стал Дракула. И есть житейская мудрость, о которой Ван Хелсинг тоже умалчивает, но к которой мы придем в эпилоге: душу Люси спасли, и за ее смерть отомстили, но вечной верности ей не сохранит ни жених, ни поклонник, с которым по пути с кладбища болтал Ван Хелсинг, – все найдут себе обычных, не по крови, жен. Слишком серьезное отношение к «крови» порождает вампиров (слишком серьезное отношение к литературе порождает Полидори). И жизнь, и литература доступны смеху.
«Ридикулюс!» – взмахнуть волшебной палочкой смеха, и рассеется страх. Вампир упорно не хочет быть смешным, даже когда прячется от дневного света в гробу, ползет вниз головой по стене, как ящерица (что бы ему не выйти в дверь?), и не может угомонить своих баб, требующих «сладенького». А уж в кинематографе, родившемся почти одновременно с «Дракулой», и вовсе выйдет секс-символ. Но если трудно смеяться над вампиром, почему бы не смеяться над вампирской литературой? Смеяться и получать удовольствие. Уже «Вампир Варни», хотя и был честной «страшилкой», основательно обчистил глянец с вампирского образа, поскольку продавался за пенни выпуск. Литература ужасов спускается в народ, а под конец ХХ века – в детское чтение и киносериалы. Можно, конечно, насупиться и запретить Хеллоуин. Можно уберечь детей от «Улицы Сезам», где счету обучает смахивающий на Дракулу вампир