ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами - стр. 40
День рождения Мелкого в году был вторым по счету. Первыми свой праздник отмечали февральские двойняшки. Даня с Федей были позднеосенними: конец октября, ноябрь. Наиболее живописным – в окружении снегов – был костер февральский, наиболее сложными из-за дождей – осенние, наиболее крупным – майский.
В мае Федя не жалел леса, возводя конструкцию на метр-полтора выше трех других. Она строилась вокруг врытой в землю и забетонированной пятиметровой чугунной трубы. Тело костра возводилось в несколько накрывающих друг друга ярусов и представляло собой похожее на матрешку сооружение из пней, поленьев, балок и бревен разной длины. Горел такой костер, в основном дубово-березовый, долго – от часа и более. Именно горел, а не догорал. Угли, оставшиеся после костра, могли достигать метра в высоту, и жар в них даже в феврале сохранялся порой до самого утра.
Пройдя последовательно все костры – от осенних до майского – я могу точно сказать, что именно он словно концентрировал в себе все прочие. Именно с него, мне кажется, начинался новый год в семье Камневых. В него как-то по-особенному вкладывалась вся семья с тайной, лишь однажды высказанной Федей надеждой:
– А может, он все-таки глядя на него… А, Платоныч?
Я не знал, что ответить, но тот майский костер действительно стал особенным. Правда, вовсе не по причине какого-то необычного припасенного к случаю Федей леса или выдающегося масштаба. Виной тому стали люди, прибывшие кто многими днями раньше, кто в тот же день, кто чуть позже. Каждый из них по-разному повлиял на ход событий. Но начать следует с давно ожидаемых Федей и Даней гостей, которые на время оттеснили меня на второй план. С этим мне пришлось смириться, и понятно почему. Ранним утром, с опозданием в сутки, на Малый Полигон (садиться на Большой было опасно из-за системы загонов) неподалеку от хижины ББ приземлился воздушный шар, пилотируемый когда-то младшими коллегами Феди и Дани, а теперь занимавшими места в фирме много выше тех, с которых Камневы сбежали. По тому, как носились с этой новостью Федя и Даня уже за месяц до назначенной даты, я понял, что мне на эту неделю следует исчезнуть из поля зрения семьи.
Недели не получилось. Не получилось даже суток. Но не по моей вине. Прибытие воздушного шара я наблюдал вместе с Гришкой и прочими сельчанами, которые в один голос, вне зависимости от возраста и пола, охарактеризовали произошедшее одним-единственным словом, по странному недоразумению русского языка означающим одновременно и высший восторг, и апокалипсис. Слово это слилось в извечный русский ля-минор и, пролетев над гладью озера, растворилось в окрестных лесах, принявших его в бессчетный раз с всепонимающей и всепрощающей нежностью.