Размер шрифта

Дождь в разрезе - стр. 4

И наконец, четвертый уровень – текст-тень. Если отражение адекватно своему первоисточнику, который легко опознается в нем, то тень – его темное «другое», возникающее не от собственного свечения, а от внешних источников света. Вроде огня, который горел в платоновской Пещере. Такова графомания.

Рассмотрим каждый из уровней в обратном порядке, начав с последнего.

Уровень четвертый: текст-тень

Разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры?
Платон. Государство, VII, 515а

Графомания, возникнув как «количественное» понятие (графоман – тот, кто одержим писанием, многописец), превратилась затем в «качественное» (дурнописец) и, наконец, становится просто синонимом опознаваемо вторичного, подражательного текста. Только – в силу отсутствия филологической культуры – подражает графоман неумело, пародийно. Объект для подражания, чаще неосознанный, выбирается из того, что под рукой. Стихи, ученные в школе; текстовка эстрадной или авторской песни… И как феномен массового творчества графомания небезынтересна – для социолингвистики, социальной психологии, языкознания.

Отдельные образцы графомании могут представлять и эстетический интерес. Вот классический пример текста-«тени» Т. Н. Чеботарёвой:

Я помню чудное мгновенье,

Передо мной явился ты.

В душе ты поселил сомненья,

Хотел разбить мои мечты.

Неверный ангел мой любимый,

Зачем, зачем ты так жесток?

И ты прошел с той дамой мимо,

Тем самым преподав урок.

Используя отработанные, выхолощенные слова и штампы, графоман может неосознанно добиться эффекта остранения. И тем самым выполнив задачу поэта – вернуть «отработанному» языку жизнь. Из этой же серии – печатавшийся в «Арионе» А. Пылькин (2001, № 3). Или А. Ки, к публикации которого я и сам имел некоторое касательство[1]:

Вроде слышу я краешком уха,

Как курлычат в тиши журавли.

Может, это прошла смерть-старуха

С долгим смехом нарочно вдали?

Я грущу, я печалюсь, я плачу.

Надоело мне жить наудачу:

Ни любви, ни машины, ни дачи,

Ни в больнице тебе передачи.

Есенинско-гамзатовский зачин с журавлями, легко «подобрав» на пути лермонтовское «и скучно и грустно», неожиданно завершается щемяще трогательной, лебядкинской жалобой.

Однако удачи в графомании – случайность. Что не означает, что все графоманские тексты – из рук вон плохи. Их пародийность может и не бить в глаза, и, при определенном версификаторском навыке авторов, они даже имеют шанс быть опубликованными. Как, например, стихи Евгения Чемякина в одном из последних номеров «Урала» (2009, № 12):

Страница 4

На следующую страницу