Довмонт. Князь-меч - стр. 22
– Так ты вчера на ладейке плясала? – Степан Иваныч тоже вставил свое слово.
Маруся отмахнулась:
– Не-а, не на ладейке. На ладейке наши на дудках да бубнах играли, а плясала я на лугу. Невдалеке, там, где ромашки. Там и покос, а невдалеке – пристань рыбацкая. Там бусы и подарили. Парни плечистые шли, видать, к реке… остановились послушать… и бросили! Ну, право слово, бросили, Купавной клянусь. Видать, понравилось, как я плясала да пела.
– А нам можешь спеть? – подмигнул Довмонт. – Нет, ты поешь сначала…
– Угу…
Быстро дохлебав уху, Маруся поднялась на ноги, поймала брошенный старостой бубен…
– Ой, далече – далеко… далеко-далече…
Девушка раскраснелась, притопнула ногами… и голосок был такой приятный, звонкий…
– Явине, явине, – вдруг послышалось князю. – Явине-Явинскете…
Ну, ведь правда же – один и тот же мотив! Это ж литовская песня! Даумантас слышал ее еще в детстве, в Нальшанах, да и сейчас не забыл, помнил.
– Явине, Явине, приходи к нам в овин. Да зерно береги, да зерно береги…
Явине – древнее литовское божество, защищавшее хлеб в овинах…
– Ой, пойди со мной гуляти! Да травушку не помни, да травушку не помни…
Князь еле дождался, когда девчонка закончила петь. Улыбнулся, спросил вкрадчиво:
– А ты откуда эту песню знаешь?
– Так с детства еще, – усевшись обратно к костру, Маруся неожиданно загрустила. – Матушка еще была жива – пела. В деревне нашей… Ее потом полочане сожгли.
– А где деревня-то была?
– Да в Черном лесу стояла, – девушка вдруг улыбнулась, столь же внезапно, как вот только что загрустила. – Знаете, какой у нас лес? До самой Литвы тянется… и еще дальше.
До самой Литвы… Вот откуда мотивы похожие. А те парни, что бросили юной певунье весьма недешевое ожерелье? Что же, они, выходит, литвины? Если так, то что они делают здесь? Вряд ли это купцы – обо всех литовских купцах Довмонту докладывали. Значит, никакие не купцы… Что ж, Войшелк-князь не угомонился? Вновь прислал убийц? Впрочем, рассуждать сейчас – все равно, что гадать на кофейной гуще. Тем более здесь еще кофе-то нет… разве что – желудевый.
Относительно парней Маруся ничего конкретного не сказала. Парни и парни. Незнакомые, плечистые, сильные. В обычных рубахах. Наверное, из ближней деревни смерды – косцы.
– Я проверю все, княже, – шепнул на ухо Степан. – Проверим. Ежели литвины – сыщем.
– Добро, – кивнув, князь повысил голос: – Марусь, а ты что-то про отрока говорила. Ну, про Кольшу, ага?
Глава 2
Про Кольшу хитроватая скоморошья девчонка ничего интересного не поведала. Ну, подсел голодный отрок к костру – бывает. Сказал, что сирота. Может, правда, и не такой уж и сирота, может – и беглый. Так ведь в ватагу его никто не принимал, с собой не тащил. Просто накормили по доброте душевной – не прогонять же? Вот пару деньков парнишка со скоморохами и гужевался, рыбу на ушицу ловил, помогал одежу чинить, маски-личины из коры березовой да кожи ладить. А так, чтоб с ватажниками куда-то далече идти – о том и разговору не было.