Дороги и перекрестки - стр. 17
– Деда, а ты добрые дела делал?
– Злых, подлых не делал, а доброе-то как, что ни дело – все добро. Зачем спрашиваешь?
– А я вот – нет, деда…
– Да как же? Я тебя утром просил яблоню из ведра полить?
– Просил.
– Полил?
– Полил.
– Чем не добро? Она все силы свои в жаркие дни растеряла, а ты ей жизнь, почитай, и спас. Самое что ни на есть добро.
– Не, деда, это все не то. Нужно серьезное дело какое-то совершить, понимаешь?
– Добрее, значит?
– Ну, так.
– Прости, сынок, видать, не делал я добрых дел… Вон оно как вышло.
– Ты не грусти, мы сейчас придумаем что-нибудь, сделаем по-настоящему доброе дело, деда, по-настоящему доброе.
– Славно это.
Я побежал выдумывать то самое доброе дело, а дед остался сидеть на скамейке, вспоминая всю жизнь свою поминутно, думая и соображая, как же так вышло, что за седые годы свои и жил-то неправильно, все как-то недостаточно, и настоящего не знал ничего. И вспоминал собаку свою, Лужку, которую в лесу щенком еще нашел. То раннее утро было, дед в лес за грибами отправился. Уж и в самую чащу зашел, тишина, только ветер верхушки деревьев тихонько колышет, смахивает с веток капли росы, они летят бесшумно, неспешно и разбиваются так же. Дед ступал осторожно, мягко, дабы не нарушить покой этой такой другой жизни. Но вдруг раздался писк, казалось, мышь какая или птенец. Дед пошел посмотреть, что там копошится, раздвинул кусты и увидел щенка. Маленького, только мягким пухом покрывшегося щеночка. Не стоило и гадать, как попал он в самую чащу леса… Видать, не угодил хозяину, что беспородным уродился, вот и отвезли его да поглубже в лесу оставили. Тут дело простое, либо с голоду помрет, либо зверь дикий ночью раздерет. Нагнулся дед, поднял дрожащего щенка с земли, положил в карман да домой направился отогревать и отпаивать нового друга своего. А друг тот подругой оказался, Лужкой назвали. Четырнадцать лет с дедом бок о бок прожили, куда он, туда она. А под старость умирать в лес ушла. Тихо подошла, последний раз руку деду лизнула, в глаза посмотрела и ушла. Вот ведь животина, даже смертью своей деда огорчить не хотела. Думал, за добро его таким преданным другом была, оказалось, не настоящее то добро было.
И вспомнил соседа своего Петруся. Тому уж сто годов было, уж и палки в руках удержать не мог, а все гордый, помощи ни в чем не принимал. Детей не было, жена лет пятнадцать как Богу душу отдала. Петрусь мужик работящий был, но без Аглаи – и бульон не знал, как сварить. Сто домов поставить мог, а как каша из крупы перетворяется, понятия никакого не имел. Угас Петрусь, похудел, осунулся, из-за морщин глаз не видать. Ходил дед к нему, много дней ходил, все помощь какую предлагал, тот все отказывался, а в последний-то раз и вообще ведром запустил. Решил тогда дед ночами ему еду под порог ставить. То картошки мешок, то молока бидон, то хлеба с медом оставит. Петрусь, может, и догадывался, может, и недоволен был, но виду не подавал и еду не выбрасывал. Через несколько лет халупа его почти что развалилась, приехали люди из совета и увезли Петруся в город, говорят, в дом какой-то, где стариков одиноких содержат. Петрусь на вторую же ночь умудрился оттуда бежать, но, выйдя за забор, остановился. Так его и схватили. Говорят, он умер там же, через неделю-две. Дед сокрушался тогда, как не догадался он с домом помочь. Видно, вот оно было бы, доброе дело.