Дорогая, я дома - стр. 42

В первый раз по-настоящему я танцевал в 1956 году. Это был волнующий год. Новое немецкое государство, потихоньку ожившее, сделало для меня все что могло. Меня называли «наследником миллионов Вебера», но это неправда. Наследник миллионов Вебера – мой сын Карстен, который болтается по Европе и распыляет эти самые миллионы, еще не унаследовав. Я же мой первый миллион заработал сам, но вот имя, доброе имя героя сопротивления Густава Вебера, – да, его я получил, и в этом смысле моего сына ожидает другое, несколько более трудное наследство. Как бы то ни было, я остановил мой выбор на авиации – у дяди Давида был какой-никакой пакет акций в «Люфтганзе», директора «Дерулюфта» были близкими друзьями отца и частыми гостями нашей виллы, имя Говарда Хьюза тоже было на слуху, и вообще авиаперевозки были молодым бизнесом, достойным молодого богатого человека, а эра реактивных лайнеров подоспела как нельзя кстати. Хотя чем пристальнее я вглядываюсь в узор моей жизни, тем чаще понимаю, что все не случайно, – и все чаще в подвалах моей виллы мне мерещится отцовская «темная комната», а в логотипе на фюзеляжах моих самолетов, схематических журавлях в синих кругах, видится военная раскраска английских бомбардировщиков. Когда-то ревущее чудовище разрушило нашу семью и мою жизнь – так что, сознательно или подсознательно, я решил приручить их, подчинить моей власти. Что ж, самолеты довольно быстро сдались. С женщинами было сложнее.

Это был прием в честь первого рейса нашей первой машины, винтового «Дугласа ДС-7», проходивший в здании берлинского Темпельхофа. В огромных помещениях этого больше похожего на тронный зал Калигулы аэропорта взад-вперед носились официанты, оркестр играл бодрый свинг, который гулким эхом носился между колоннами и гудел под недосягаемой высоты потолками, какой-то молодой идиот умудрился напиться, раздеться до пояса и упасть в зеркало, а я опрометчиво пригласил девушку, которая в детстве занималась балетом, а теперь, после работы, ходила на курсы современного танца. Мои ботинки скользили по мраморному полу, я танцевал с ней, как сейчас понимаю, из рук вон плохо – а она была слишком честной, чтобы мне льстить. Мы были вместе в огромном зале. Вокруг нас было множество мужчин – многие были красивее меня и уж, наверное, танцевали лучше. Но я не видел их, а видел только себя – в конце концов, это мой «Дуглас» только что грузно поднялся в воздух и исчез в сером берлинском небе, это мои успехи тут праздновали, это я был молод и богат. Самодовольный болван – вот кто я был, но на это мне было указано уже много позже.