Дорога запустения - стр. 25
Другим таким же дураком был Микал Марголис. Из-за матери он очень долго не мог обрести счастья в любви. Едва мать объявила о своей помолвке, Микал Марголис обрел счастье в любви, счастье с энергичной, жизнерадостной, ненасытной Персией Голодраниной. Потом с еженедельного меридианского товарняка сошли Мортон и Марья Кинсаны. Микал Марголис, забирая со станции пивные бочки и ящики со спиртным, заметил высокую мускулистую женщину, покидающую перрон с природной грацией и потаенной мощью гепарда. Их глаза встретились и разошлись, но в миг контакта Микал Марголис ощутил, как разряд позвоночного электричества переплавляет самый сердечник его сердца, хранящий всю порядочность и честность, в толстый слой черного стекла. Он любил ее. Он не мог думать ни о чем, кроме того, что любит ее.
Когда д-р Алимантандо оделил Кинсан пещерой, Микал Марголис ринулся помогать им строить дом. «Эй, ты, может, лучше стойку протрешь и бокалы помоешь?» – спросила Персея Голодранина. Микал Марголис махнул рукой и ушел. Когда д-р Алимантандо оделил Кинсан участком под огород, Микал Марголис приходил и окапывал, дренировал, запруживал, пока не всходило сверкавшее алмазами лунное кольцо. «Не подашь посетителям пива? – говорила Персея Голодранина. – Не сварганишь кой-какой ужин для изголодавшихся?» И когда Мортон Кинсана с сестрой пришли в трактир «Вифлеем-Арес Ж/Д», Микал Марголис принес им по пиале горячего плова с бараниной и столько бесплатного пива, сколько в них поместилось, а потом шутил и болтал с ними, пока трактир не закрылся. Когда в трактире заболела курица, и ее, предназначавшуюся в вечерний суп, Микал Марголис отнес Марье Кинсане; та стала тыкать и щупать курицу, а он предался фантазиям, в которых ветеринар проделывала это же самое с ним. Той осенью у Марголиса и Голодраниной животные заболевали часто.
И все-таки Микал Марголис не был счастлив. Он колебался между любовью доброй женщины и любовью злой женщины, как крошечный кристалл кварца, отсчитывающий время. Персея Голодранина, вся в заботах и невинная, словно орлица в небе, спросила мужа, не заболел ли он. Микал Марголис застонал, и то был стон беспримесной неутоленной похоти.
– Может, тебе показаться кому-нибудь, любовь моя, последние дни ты совсем не думаешь о работе. Как насчет той женщины, ветеринара? Люди, в конце концов, тоже вид животных, разве нет? Она могла бы тебе помочь.
Микал Марголис обратил взор на Персею Голодранину.
– Ты издеваешься, да? – Нет. Чесслово.
Микал Марголис застонал пуще прежнего.
Что до Марьи Кинсаны, ей было все равно. Именно так, все равно, и она с неприязнью смотрела на любого слабака, который в нее влюблялся. Она презирала братца- придурка, она презирала глупого мальчика из трак- тира. Но не принять вызов не могла. Марья Кинсана отобьет глупого мальчика у боготворящей его простушки, с которой он живет и которую любит. Игра, всамделишная игра; фигуры в ней неважны, важен только двигающий их разум; разум – и еще победа, ибо, победив, Марья Кинсана будет презирать проигравших пуще прежнего. Одним вдохновленным гамбитом она восторжествует и над Микалом Марголисом, и над проклятым братцем. Тогда Марья Кинсана наконец отлепится от братца, и мир узнает ее имя. «Приглядывай за Мортоном, – изрекла на смертном одре ее железная мать, – приглядывай за ним, заботься о нем, внушай, что он все решает, но не давай ему решать на самом деле. Марья, это приказ».