Дорога в снегопад - стр. 18

– Видишь ли, Алеша, – с вызовом сказала Катя, – папа считает своим долгом всех наших гостей просветить своей теорией иосифлянской России.

– Да я не прочь, – улыбнулся Алексей.

– Мы с какого года здесь? – спросил Вадим Михайлович то ли Катю, то ли сам себя. – С шестьдесят девятого, так что своим глазам я верю. И до самого недавнего времени цвела здесь мерзость запустения. Но вот год назад все меняется, как по щучьему велению. Навезли среднеазиатских рабочих и в полгода, в полгода, – повторил Вадим Михайлович, чуть придержав Алексея за локоть, – подняли тут все из руин и тлена. Такой был муравейник, что вы!.. Во-от. И лавка церковная появилась. И купил я в той лавке книжку, попросту говоря, брошюру, про «иосифлян» и «нестяжателей», домой вернемся – покажу. А там написано, доходчиво так, в простых выражениях, что, оказывается, никакой принципиальной разницы между Иосифом и Нилом вовсе и не было, это нас так учили неправильно, а разницу эту придумала якобы либеральная историография в девятнадцатом веке. И вот когда я это прочел, тут-то мне и стало все ясно, и понял я, куда снова идет Россия, – со вздохом закончил он.

Им еще был виден пьяный; теперь он стоял под монастырской стеной и, покачиваясь, мочился прямо на нее, и было даже видно, как известка в этом месте становится серой.

– Помнится, в начале столетия, нынешнего, я имею в виду, власть искала национальную идею. – Вадим Михайлович отвернулся от мужика. – Найти не нашла, но зато взяла из прошлого то, что ей показалось. Но так ведь нельзя. Историческая истина истинна только один раз. А похожесть – это всего лишь похожесть. Если у нас с вами схожие черты лица, следует ли отсюда, что и взгляды наши тоже будут похожи? Ну вот. Похожесть не есть тождество, и каждое историческое время требует своего и только своего, единственного ответа на его вызовы. И то, что, может быть, было хорошо и нужно для пятнадцатого века, сейчас уже выглядит нелепо.

– Нелепо-то нелепо, а плоды приносит, – заметил Костя. – Достаточно телевизор посмотреть.

– Выброси свой телевизор, – сказал Вадим Михайлович. – Плоды там червивые.

– Можно подумать, – обратилась Катя к отцу, – что ты не биофизик, а обществовед.

– Политический обозреватель, – буркнул Костя, уточнив понятие.

– Это потому, дочка, – не без внутренней гордости заявил Вадим Михайлович, – что мы, физики, очень часто бываем еще и лириками. А вот наоборот встречается гораздо реже.

Вернувшись на дачу, Вадим Михайлович облачился в домашнее: латаные-перелатаные тренировочные штаны еще советского производства, неизвестно как дожившие до настоящего времени, в дырявую и довольно нечистую футболку, обвисавшую уже дряблый его торс. На голове у него красовалась белая панама, а поскольку дело шло к вечеру и воздух посвежел, то поясницу он обвязал шерстяным платком, оставшимся, вероятно, еще от супруги. «Это мой офицерский шарф», – шутливо пояснил он Алексею под ироничный взгляд дочери.