Дорога в декабре (сборник) - стр. 163
– Вот где была твоя девочка! – радовался я вместе с ним. – Рожала она! – Я ласково прихватил за шиворот, приобнял пса, чувствуя ароматное роскошество его шерсти. – Домой ее увели, а ты тосковал, да? Ах ты, псинка моя…
Он снова сбегал за палкой и принес ее; когда я выдернул сучок из его рта, на языке пса осталась черная, как мне показалось, сладкая весенняя грязь. Розовый язык его вяло и влажно колыхался, как флаг.
Дашу я дома не застал.
А через два дня был в Моздоке.
«Сколько мы здесь сидим?..»
– Монах! Сколько мы здесь сидим?
– Не знаю… Полчаса… Или час…
У меня часы на руке, неожиданно вспоминаю я. Запястье левой руки чувствует браслет.
– Пойдем… На сушу…
Ноги тяжко ступают по грязи. Неудобно идти в одном берце… Снять? Сажусь в воду, снимаю. Монах, стоя рядом, ждет.
– Оружие есть? – спрашиваю я.
– Нет…
Встаю, смотрим вокруг, сырая темнота… Пошел легкий, мелкий, жесткий снег.
Едва выговаривая буквы, спрашиваю:
– Школа там? – и указываю.
– Нет, вроде вот там…
– Значит, дорога – в той стороне.
– Ночью пойдем? – спрашивает Монах. – Может, до утра?..
– Мы сдохнем в этой луже до утра…
Внутренний жар спадает, и пот, смешавшийся с грязью, начинает леденеть на слабом ветру.
Шлепая ногами, выходим из воды, ссутулившиеся, мерзлые…
Поднимаемся, цепляясь за кусты, из оврага. Несколько раз падаем. Помогаем друг другу встать.
Чувствую свои ноги до колен, ниже – обмерзшие колтуны.
Выбравшись, вглядываемся в темень. Где-то стреляют…
Долбят зубы, невозможно удержать челюсти… Трясутся руки, плечи, ноги.
Я не в состоянии расстегнуть ширинку, чтобы помочиться, – рука все-таки стала клешней, я орыбился, стал рыбой с пустыми белыми глазами, с белым животом, как хотел того…
Мочусь в штаны, чувствуя блаженство – горячая, парная жидкость сладко ошпаривает, на несколько мгновений согревает там, где течет, кожу.
Пляшут челюсти…
Губы, щеки стянула грязная корка, даже снег ее не размывает. Я не в состоянии двинуть ни одной мышцей лица.
– Чего? – спрашивает Монах.
Я ничего не говорил.
Быть может, в горле клокочет от холода.
Не в силах ничего ответить, молчу.
Мозг, кажется, тоже обмерз, он не в состоянии повиноваться.
Хоть бы нас взяли в плен. У костра бы положили, перед тем как зарезать… Я прямо в костер бы ноги протянул…
Так хочется жара, обжигающего тело жара. Кажется, счастливо бы принял прикосновенье раскаленного, красного, мерцающего железа.
Бредем, почти бессмысленно бредем…
Воды почти везде по щиколотку. Иногда проваливаемся в наполненные водой ямы. В сторону оврага текут обильные грязные ручьи.
Надо шевелиться. Надо взмахнуть руками, присесть, разогнать застывающую, как слюда, кровь. Но не гнутся ноги, и, если я попробую присесть, они сломаются. И останутся, вдавленные в грязь, стоять два обрубка, с неровной, рваной линией надлома, ледяные изнутри, с обмороженной прослойкой мяса и холодной костью.