Дорога в декабре (сборник) - стр. 126
Язва заряжает подствольник гранатой и, прицелясь, стреляет.
– Недолет, – зло констатирует он, когда граната падает метрах в десяти от забора – во двор. Комья грязи падают на спину дяди Юры.
– Растяжки! – рычит Язва. – Они за ночь все растяжки сняли у забора! Мы все проспали!
Несколько чеченцев, не дожидаясь, когда граната упадет им на голову, отбегают к постройкам. В них стреляют все, находящиеся на крыше. Автоматы, нетерпеливо захлебываясь, бьются в руках.
«Мимо бьют все, мимо…» – думаю.
Я не стреляю. Беру бинокль у Язвы и, смиряя внутренний озноб, смотрю вокруг. Едва направив бинокль на хрущевку, я вижу перебегающего по крыше человека.
– Берегись! – ору я. – На крыше хрущевок чеченцы!
Язва, слыша меня, не пригибается и еще раз стреляет из подствольника.
Я ругаюсь матом вслух, пытаясь разозлить себя, заставить себя смотреть. Еще раз поднимаю бинокль и, не в силах взглянуть на хрущевки, смотрю на дома, стоящие слева от школы, возле дороги.
Язва ложится на крышу, губы его сжаты, глаза жестоки. Несколько пуль попадает в плиты наших бойниц.
На левый край школы падает граната, никто даже не успевает испугаться, все разом падают… потом, подняв головы, смотрят на место взрыва – там никого не было, затем друг на друга – все целы.
– Подствольник, – говорит Язва. – Из подствольников бьют.
– Это чего у тебя? – спрашивает Степка Чертков у Язвы.
Грише в ботинок воткнулся осколок. Он вынимает его пальцами.
– Надо уползать! – говорю я, но не успеваю до конца произнести фразу, потому что слышу, как по рации, чудом прорвавшись сквозь общий гам, не своим голосом кричит Столяр:
– Язва! Язва, твою мать! Чеченцы в школе!
– Слева стреляют! – голосит кто-то из пацанов на крыше. – Вон из тех зданий! – и указывает на дома у дороги.
У меня холодеют уши: я слышу, как над нашими головами свистят пули. Мерзкие куски свинца летают в воздухе с огромной скоростью, и от их движения – легкий отвратительный свист.
– Уходим отсюда! – говорит Язва.
«Куда уходить? – думаю я. – Может, там уже всех перебили?»
Крыша видится мне черным гиблым куском тверди, на котором мы затерялись. Вот бы эта крыша могла улететь, как ковер-самолет…
Ковыляем, не в состоянии придумать, как же нам передвигаться: ползком, на карачках, гусиным шагом, в полный рост, прыжками, кувырками, – мы движемся к лазу. Ударяясь всеми частями тела обо все, скатываемся по лестнице. В школе стоит непрерывный грохот, словно там разместили несколько цехов по сборке адских металлоконструкций.
Я еще не слез, стою на лестнице, боясь наступить на голову нижестоящему, кто-то, обезумев от спешки, валится на меня. Сапогами, ногами, коленями бьет меня по темени, сдирает скальп, ломает мою шею, давит меня всего. Я держусь за лестницу рукой, на которой висит автомат, и, защищаясь, поднимаю другую руку, пытаясь остановить того, кто сверху, что-то ему кричу. Но он не слышит, не отзывается, хочет усесться мне прямо на плечи. Я склоняю голову, сгибаюсь, и он переваливается через меня, едва не оторвав мне ухо. Он падает вниз, лицом на каменный пол, переворачивается на бок, и я вижу Степу Черткова с деформированной мертвой головой.