Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна - стр. 43

Стою в нерешительности. Мне страшно спускаться по такой лестнице, да еще куда-то в темноту, где неизвестно кто и непонятно что!

– Юлька, – прошу я робко, – а ты не можешь помочь мне сойти?

Снизу из погреба, – короткий смешок и короткий ответ: – Нет, не могу.

Я все стою, переминаясь с ноги на ногу. Очень боязно… Но в эту минуту во двор входит мой давешний вор! Теперь он веселый, смеется, но от этого он кажется мне еще более страшным!

Не стоит и говорить, что я мгновенно, да еще так быстро, как только могу, начинаю спускаться по лестнице.

– Не так идешь! – кричит мне снизу Юлька. – Задом иди! Задом!

Это означает, что спускаться надо, повернувшись ко всему на свете спиной, а к лестнице и ее ступенькам – лицом. К сожалению, я поступаю как раз наоборот: спускаюсь боком, держась руками за одну перекладину и нашаривая ногой, на какую нижнюю перекладину стать. Страх подхлестывает меня – я боюсь, что вор тоже меня увидел и сейчас прибежит! Сердце колотится сильно, толчками, руки-ноги соскальзывают с перекладин.

Всего обиднее мне то, что Юлька ничего не делает, чтобы помочь мне спуститься по лестнице! Ведь сама звала меня… Так хорошо поет, а какая недобрая девочка!

Кончается мой спуск самым плачевным образом: поскользнувшись, я скатываюсь кубарем с последних трех перекладин. При этом я проезжаю по ним спиной и задом и пребольно об них стукаюсь.

В общем, вид не геройский. Я сижу на полу у подножья лестницы и всхлипываю.

– Ну что ты, что ты плачешь? – говорит Юлькин голосок. – Подойди ко мне.

– Не вижу в темноте… – ною я. – Помоги мне!.. А то я опять упаду…

– Я ж тебе сказала, что не могу! Встань сама с полу и подойди ко мне…

Глаза мои уже немного привыкли к темноте, и я кое-что начинаю различать, тем более что в стакане, поставленном на ящике, плавает в лампадном масле зажженный фитилек.

Всматриваюсь… Я в погребе. В таких погребах продают фрукты, картофель. Но это погреб пустой. Потому-то он и кажется особенно большим. У стены – топчан, на котором, укрытая тряпьем, лежит Юлька. Около топчана – большой опрокинутый ящик – это стол и маленький ящик – стул. Свет от фитилька такой слабенький, что он колеблется от малейшего движения и даже от громкого слова. Потому свет ложится на все полосами – то ярче, то бледнее… В погребе какой-то странный запах. Не могу вспомнить, чем это пахнет… – Ну как, успокоилась? – спрашивает Юлька.

И такой ласковый у нее голос, что я вот именно сразу успокаиваюсь!

Я разглядываю Юльку. Она тоже в упор и очень пристально всматривается в меня. У Юльки очень бледное лицо, такое серьезное и неулыбчивое, какое не часто увидишь даже у взрослых. Темные волосы острижены, как у мальчишки. Очень темные тоненькие, словно нарисованные, брови над серыми глазами. И очень пряменький нос, тоже какой-то серьезный и даже требовательный. На бледной щеке – большая темная родинка. Я принимаю ее за муху и даже протягиваю руку, чтобы ее согнать!