Дорога особого значения - стр. 21
Но куда ему было деваться? Так или иначе, а служить в НКВД гораздо лучше, чем в армии. Шел тысяча девятьсот сорок первый год, ощутимо пахло войной, а воевать Сальников не стремился. Точнее сказать, его одолевал страх от самой мысли о его участии в войне. Служба в НКВД – это, как ни крути, глубокий тыл, где не стреляют. Так что прочь всякие внутренние недовольства, едем в неведомый Мариинск!
Разумеется, о своем новом статусе и новом месте службы Сальников сообщил в письме любимой тетушке Елизавете Петровне. Хоть он и надеялся, что немецкая разведка успела о нем забыть, но вдруг не забыла? Так что лучше не испытывать судьбу и написать этой самой Елизавете Петровне или тому, кто там скрывается под этим именем.
Мариинск Сальникову не понравился решительно, что, в общем, было вполне понятно. Все-таки это не Ленинград. К тому же была зима, да не просто зима, а сибирская зима со всеми ее особенностями: лютыми морозами, снегом по самые крыши, суровыми, малоулыбчивыми людьми, которых Сальников стал опасаться с первого же дня своего приезда в Мариинск. Но опять же, деваться было некуда.
Лагерь, в который его назначили, был мужским лагерем строгого режима. Что это такое, Сальников пока не очень понимал, но надеялся, что скоро войдет в курс дела. В этот самый курс дела его должен был ввести прежний начальник лагеря. Он получил новую должность с повышением, а Сальникова, соответственно, назначили на его место.
Жилье Сальникову выделили здесь же, при лагере, в доме, который именовался «домом для специалистов». Прежний начальник лагеря торопился занять новую должность, поэтому вводил Сальникова в курс его новых обязанностей в ускоренном темпе. А введя, тотчас же и отбыл.
Ну, а вскоре началась война. От Мариинска она была далеко, но ее грозное эхо можно было слышать и здесь. Фронтовые сводки, ежедневные суровые инструкции начальства, поезда, день и ночь идущие по Транссибу, – все это сплелось для Сальникова в единый узел, не дававший ему покоя. Да и в самом лагере, начальником которого являлся Сальников, было неспокойно. Лагерь был большой, заключенных в нем много, то и дело вспыхивали всяческие выяснения отношений между ними, а еще случались побеги, которых Сальников обязан был не допустить ни в коем случае, потому что в лагере это было событием чрезвычайным, и вся полнота ответственности в этом случае возлагалась на Сальникова.
Но и без выяснения отношений и побегов хлопот у Сальникова было немало. Заключенных надо было кормить, одевать, выводить на работу, следить, чтобы они ежедневно выполняли план, потому что за невыполнение плана с Сальникова также могли строго спросить. А попробуй заставь заключенных выполнить план! Во-первых, он сам по себе был трудновыполнимым ввиду объема, а во-вторых, почти никто из заключенных не горел особым желанием не то что выполнять план, но и вообще работать. Две трети заключенных лагеря находились здесь по уголовным статьям, а с уголовника попробуй спроси, попробуй заставь его трудиться! Приходилось изобретать различные меры принуждения, а это было делом чрезвычайно опасным. Чуть перегнешь палку – и жди бунта. А бунт в лагере был делом еще более страшным, чем побег. Тем более в условиях, когда страна ведет борьбу с фашистами. И об этом начальство не уставало напоминать Сальникову почти ежедневно.