Дорога на остров Пасхи (сборник) - стр. 3
– Привет! – сказала трубка. – Приезжай на дачу к семи часам.
И все. Раздались короткие гудки. В этом был весь мой отец. Как вам это понравится? «Привет!» – не дожидаясь ответа. И дальше – «Приезжай на дачу к семи часам». Здорово, да? А может, я был занят? А может, у меня был срочный материал? А может, у меня на это время было назначено свидание? (Я покосился на Наденьку). Нет. Такие мелочи его не интересовали. «Приезжай на дачу к семи часам», и все.
Но это ерунда. Срочного материала у меня не было, и свидание не было назначено, – дело не в этом.
Дело в том, что это были последние слова моего отца, которые я от него слышал.
Одно из ярких воспоминаний детства: яркое оно потому, что смешное и глупое. Глупости почему-то легче запоминаются. Мне – лет пять. Или шесть. Я лежу на кровати, отец сидит рядом и смотрит телевизор. Какую-то передачу про путешествия. И я все время пукаю. Не помню, что я ел в тот день, но такого серного духа нет, пожалуй и в аду. Мефистофель, ступив в нашу маленькую комнату, должен был залиться краской стыда от собственного бессилия и с позором ретироваться.
А отец сидит и будто ничего не замечает. Весь в телевизоре, где рассказывают что-то про ацтеков и их пирамиды.
Сидел он, сидел, а потом говорит:
– Это что? Вызов? Да, Санек? – он меня так называл: «Санек» или «Сандрик».
А я смеюсь и стараюсь пуще прежнего. Пук! Пук!
Тогда он нахмурился, посмотрел на меня, а потом – как набросится! Схватил меня за живот своими огромными красными ручищами, всегда мягкими и холодными даже летом. Жмет мне на пузо и приговаривает:
– Сейчас я выдавлю из тебя все пуки! Все пуки, до единого! – а потом взял меня за ноги и, уперев себе в грудь, согнул их.
Ну, тут из меня просто очередь высыпалась. А уж смеху-то!
Мы оба хохотали. Я смеялся до слез. Так, что даже немного обмочил штаны. А потом, когда он выдавил все газы из моего живота, отец напрягся, и выдал звук – резкий и отрывистый, как выстрел.
– Ну что, крыть нечем? – спросил он и подмигнул.
И я, сколько ни тужился, не смог ему ответить. Крыть действительно было нечем.
Тогда он сказал:
– Индейцы всегда побеждают!
Так я в первый раз услышал от него слово «индеец».
Может, именно тогда он впервые решил посвятить меня в свою ТАЙНУ? А может, никакой тайны и не было: просто мгновенная ассоциация «ацтек» – «индеец»?
Мне тридцать пять, и я стремительно лысею, но, видимо, происходит это не от большого ума. Потому что я до сих пор не знаю: была ТАЙНА или ее никогда не было? На самом деле это – тоже тайна, которую отец унес с собой.