Донесённое от обиженных - стр. 56
К гостю направилась, встав с кресла, Паулина Евгеньевна, тщательная в уходе за собой женщина с озабоченным взглядом и приветливой улыбкой на губах. Прокл Петрович, негодующий на немцев, втайне сконфузился и с особенной любезностью поцеловал у хозяйки руку. В своё время муж передал ей о «настроении» Байбарина – она вздохнула, но затем сказала, вопреки ожиданиям супруга, без зла:
– И правда должно быть обидно. Начальник немец любит усердных, способных, а такими часто оказываются немцы – вот он им и поручает важное.
Так, её кузен успешно продвигался по службе в министерстве финансов при Витте, а когда министром стал Плеске – опять же был повышен в должности. Племянник удачно начал службу на поприще народного просвещения – министр Зенгер уже доверил ему не одно серьёзное поручение.
Паулина Евгеньевна, обратившись к гостю:
– Каков холод в поле, а? – произнесла это лукаво-довольно, будто сама и насылала морозы.
Хорунжий ответил в тон ей:
– Тем приятнее ступить под ваш кров!
Хозяин провёл его в райски натопленный кабинет, обставленный мебелью розового дерева. Прокл Петрович заговорил о «вандализме власти в Петербурге» – стрельбе залпами по мирной демонстрации. Калинчин вполне согласился с ним, осуждая злодейство.
– Задержу ваше внимание… – хорунжий понизил голос, хотя они были одни, – помните наш прошлый разговор о призвании «фон-фонов»? Так вот: во главе столичной полиции, при побоище, – фон дер Лауниц. А кто градоначальник Петербурга? Фуллон!
Михаил Артемьевич, который и сам уже подумывал о распространённости немцев, сказал:
– Злые служаки. Но – служаки! Этого не опровергнуть.
– И пытаться не стоит! – отозвался Байбарин. – Только и увидим лишний раз: ретивцы что ни на есть! При выступлении декабристов в 1825-м, когда полки стояли на площади и не желали Николаю Первому присягать, – генерал-квартирмейстер граф Толь приказал Сухозанету подкатить пушки и картечью по бессловесной скотинке, картечью! На юге выступили – и там в подавлении отличился Карл Толь.
– Но один из пяти повешенных, Пестель, тоже был немец, – возразил Михаил Артемьевич, присаживаясь за стол, на котором поблескивал старый, елизаветинских времён, письменный прибор из малахита и серебра.
– Я вам о Пестеле-папаше скажу! – хорунжий сел на кушетку. – Герцен у нас запрещён, но я постарался добыть. В «Былом и думах» есть замечательное местечко о Пестеле, коего Александр Первый поставил генерал-губернатором Иркутским, Тобольским и Томским. Огромный край скоро превратился в сатрапию – да сатрапа такого яростного ещё поискать! Пестель завёл здесь повсеместный открытый грабёж. Бросал в тюрьму даже купцов первой гильдии, держал их по году в цепях, пытал – пока не заплатят требуемое. Везде у него были глаза и уши. Ни одно письмо не уходило без проверки за границы края. И уж горе тому, кто осмелился написать что-то о порядках.