Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова - стр. 91

– Ну, я слышал, как вы только что сказали, сэр, – сказал Панза, – что нет большего счастья для блукающих кабальеро, кроме как спать в пустошах и пустынях целый год, и что они почитают это просто благостью Фортуны!

– Да! Это так, – сказал Дон Кихот, – когда у вас нет никакого выбора, или когда вы влюблены, и это так же верно, как был рыцарь, который стоял на скале, на солнце и в тени, в ненастьях с неба, и так было два года и всё это без ведома его госпожи! И такой же был Амадис, когда, назвав себя Красой Мрака, удалился в Сухую Стрёмь, не помню точно, то ли на восемь лет, то ли на восемь месяцев, даже не скажу точно, отчего, но чем-то там провинившись, он хотел там понести достойное покаяние перед своей Мадмуазель Орианой. Но давай прекратим эти пустопрожние разговоры, Санчо, и закончим их, пока не случилось ещё одно несчастье, теперь уже с нашим ослом, ещё худшее, чем с нашим Росинантом!

– Ой, сглазите вы! – сказал Санчо.

И, тридцать раз ойкнув и шестьюдесят айкнув и вздохнув, и сто двадцать прокляв того, кто привел его туда и был причиной его несчастий, он встал, скрючившись на полпути наподобие радуги, и не в силах окончательно выпрямиться, из последних сил взнуздал своего осла, который тоже изрядно пригорюнился от происшествий того дня. Затем он поднял и Росинанта, который, будь у него человечий язык, мог бы начать жаловаться и скулить столь красноречиво, что наверняка превзошёл бы в своём красноречии и Санчо, и даже самого дон Кихота.

В итоге Санчо утвердил Дон Кихота на своёмё осле и подвязав Росинанта сзади, и, взяв осла кабальеро под уздцы, он направился к тому месту, где как ему казалось, могла пролегать большая дорога. И поскольку ему в этом деле сопутствовала удача, то, не пройдя и мили, как выскочил на большую дорогу, на которой оказался большой постоялый двор, который, по мнеию Дон Кихота, должна был быть замком. Санчо принялся убеждать дон Кихота, что это постоялый двор, а его хозяин уверял, что это не что иное, как замок, и так, продолжая прения, и даже не выяснив, что это такое, они добрались до постоялого двора, и Санчо вошёл в постоялый двор, без всякого сомнения, со всей своей поклажей.

Хозяин замка, увидев, что Дон Кихот висит поперёк осла, спросил Санчо, что за злоключение с ними стряслось. Санчо ответил ему, что ничего примечательного с ним не случилось, просто рыцарь свалился со скалы, и, кажется, немного поломал рёбра.

Хозяин сразу стал суетиться, чая как-то поучаствовать в судьбе несчастного горемыки, покалеченного таким суровым образом, и размышляя, как тому помочь, чтобы подлечить Дон Кихота, повелел своей дочке, которая подрабатывала там горничной, девушке очень воспитанной и приятной на вид, помочь исцелить раны своего гостя. Помимо того, у ходяина была ещё одна служанка, девица из Астурии, толстомордая, широкоскулая, со срезанным подбородком, крючковатым носом, в придачу к другим несравненным красотам одноглазая и с другим глазом, которым она едва видела. Правда же заключалась в том, что стройность и совершенство её тела скрадывало другие её недостатки: в ней не было и семи пядей от ног до головы, а была выгнутая горбом спина, которая её сильно обременяла, заставляла её всё время утыкаться взглядом в землю. Эта красотуля помогла хозяйской дочке, и обе они наперебой помогая друг другу, сварганили очень скверную кроватку Дон Кихоту в сарае около дома. Сарай этот, несмотря на явные переделки, сохранял все очевидные признаки того, что внутри сарая долгие годы был птичник, а теперь он использовался, как сеновал. Как выяснилось на этом сеновале также размещался некий арендодатель, у которого его ложе располагалось неподалёку от ложа нашего Дон Кихота, и хотя оно было сооружено из сёдел, попон и старых одеял, оно имело несравненно много преимуществ перед каменным ложем Дон Кихота, которое состояло только из четырёх плохо оструганных досок, уложенных на двух не очень равных скамейках, и матрас, такой тонкий и такой убитый, что казался покрывалом, полным клоков шерсти, которые торчали из него в разные стороны, и по краям едва ли не напоминала своей твёрдостью булыжники, и двух простынь из адарговой кожи, годной только на обшивку рыцарских щитов, да покрывала, вытертого так, что его щетины можно было бы легко пересчитать на пальцах одной руки.