Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова - стр. 32
– Знайте же, ваша благорасположенная ко мне милость, господин Дон Родриго де Нарваес, что эта прекрасная Джарифа, о которой я уже неоднократно говорил, теперь является моей милой Дульсинеей из Тобосо, для которой я совершал, совершаю и вечно буду совершать самые аппетитные рыцарские подвиги, которые когда-либо видели или ещё увидят в мире и даже в самой величественной Вселенной!
На это лендлузер, испуганно оглядываясь, отвечал ему:
– О господи! Не хватало мне ещё такого греха! Посмотрите на себя, ваша милость! Молю вас, придите в себя! Господи, боже ты мой, ну как мне вас убедить в том, что я не Дон Родриго Нарваез и совсем ни какой не маркиз Мантуанский, но Петро Алонсо, ваш сосед, ни ваша милость – никакой ни Бальтасар, ни Абиндарраез, но рядовой бедный испанский идальго по имени сеньор Кихана!
– Да знаю я, кто я такой! – взвился дон Кихот, – И, кстати, я знаю, что могу быть не только тем, о ком поведал, но и всеми двенадцатью пэрами Франции, и даже всеми девятью Мужами Славы, дай им бог здоровья, ибо все подвиги, которые они все вместе и каждый из них в отдельности совершили, не годятся и в подмётки моим собственным подвигам!
В этих прениях они незаметно прибыли в своё село в час наступления темноты, но крестьянин выжидал, чтобы наступила ночь, чтобы никто не увидел измочаленного побоями рыцаря, мотавшегося в седле наподобие пьяного. И когда кругом стало совсем черно, он вошёл в село и проследовал к дому дон Кихота, в котором творилась всякая суета, и находились страшно возбуждённые священник и местный цирюльник, которые были лучшими друзьями дон Кихота, и доносился визгливый голос ключницы:
– Как вам, ваша милость, господин Перес, (так звали местного священника) несчастья господина моего? Уж как три дня, как его нет, как нет, а куда подевались щит, копьё и латы – не знает никто! О! Несчастная я! Горе мне! Горе! Теперь только я припомнила, как много раз, разговаривая сам с собой, слышала неоднократно, что он хотел стать бродячим рыцарем и отправиться искать приключений в иных мирах. Сатане и Варраве были угодны эти мерзкие книги, которые в итоге испортили и осквернили самый тонкий разум, каким только мог похвастаться мир – разум моего несчастного хозяина!
Племянница говорила примерно в таком же духе, и ругалась даже больше:
– Знайте же, господин маэсе Николас, (таково было имя цирюльника), что много раз случалось с моим дядей и господином, что он иной раз читал этих мерзкие книги с их злоключениями два дня и две ночи кряду, после чего книга сама падала у него из рук, при этом клал руку на меч и начинал тыкать мечом в стены, и когда уставал от такого времяпровождения, утверждал, что убил четырех великанов, высоких, как четыре башни Гроненвальда. Пот с него лился ручьями, он едва стоял на ногах от усталости, и говорил, что это не пот, а кровь свирепых чудищ, которых он уничтожил в бою, а потом выпьет, бывало, большой кувшин холодной воды и станет здоровым и спокойным, говоря, что эта вода явлена ему в качестве драгоценного напитка, принесенного ему мудрым, как его там, не то Эскифом, не то Паф-Пифом, великим и несравненным волшебником и его личным другом. Но это я виновата во всём, я виновата, что не предупредил вас, что у дяди крыша поехала, вы бы не дали ходу его бредятине, и остановил его умопомешательство, прежде чем оно достигло того, что настало теперь, и сожгли бы все эти безумные книги, которых у него расплодилось страшно много, ведь все они заслуживают того, чтобы их взяли, как еретиков и бросили в огонь.